– Отвянь, – с нажимом и ноткой раздражения ответил Билли, не двигаясь с места.
Клет поглядывал то на него, то на меня, задрав брови.
– Насколько я понимаю, у тебя что-то произошло с миз Диас?
Я зыркнул на Клета и скрежетнул зубами, но ничего не ответил. Если я открою рот, самые черные ругательства хлынут из меня, как лава из вулкана. Я еще ни с кем не подрался, но день только начался, а Клет неплохой боец.
Будто прочитав мои мысли, Клет напрягся:
– Не вздумай! Я еще не завтракал, и на мне моя лучшая домашняя куртка.
– Тогда срой в туман.
Клет хмыкнул, сжав рот в тонкую линию, и пригрозил:
– Если не объяснишь, что произошло, я позвоню миз Диас и…
– Только попробуй, – коротко бросил я, шагнув к нему.
Клет выставил ладони перед собой:
– Тогда объясни сам.
– Что ты ей сделал? – Билли приподнял бровь. Голос его звучал холодно, критически и раздражал как не знаю что.
– Я ничего не сделал, – процедил я сквозь зубы и швырнул топор в ближайший пень, чтобы не раскроить Билли башку.
Билли нахмурился сильнее, явно не поверив мне. Осуждение читалось на его физиономии крупными буквами, как на афише, и в эту минуту я его ненавидел.
Не задумываясь, я спросил:
– А что ты сделал Клэр?
Билли вздрогнул. От неожиданности каменная маска его лица словно пошла трещинами.
– Что?!
– Ты меня слышал. – Я утер лоб тыльной стороной руки. – Что ты ей сделал, почему она тебя ненавидит?
Билли побледнел так, будто я изо всей силы врезал ему под дых, и я сразу пожалел о сказанном.
Это – неожиданная провокация, подлое манипулирование, удар по больному месту – не совсем мой стиль. Даже в худшие времена я таким дерьмом не мазался. Вот папаша наш виртуоз по этой части.
Меня обожгло стыдом и ненавистью к себе.
Не успел я извиниться, как Клет шагнул и встал между нами.
– Речь сейчас не о Билли, а о том, что ты вырубаешь национальный парк Грейт-Смоки-Маунтинс ради новых дров, которые нам так же нужны, как подводной лодке москитная сетка. Я еще раз спрашиваю: что случилось между тобой и Сиенной?
Весь боевой задор из меня разом вышел, оставив тело уставшим, а голову раскалывающейся от боли. В груди поселилась тупая ноющая тяжесть.
– Мы расстались.
Эти слова, показавшиеся окончательными и нереальными, пустыми и безрадостными, тяжело повисли в неподвижном летнем воздухе.
Я повторял их про себя, стараясь привыкать к ним, потому что не знал, как одолеть гору моего прошлого. Но одновременно я не мог отпустить Сиенну.
Со все возрастающим отчаянием я обдумывал ее предложение встречаться тайно. Но, живо представив себе последствия такого варианта, схватился за топор и разнес в щепки мной же сделанный каркас каретного сарая (поэтому и перешел в дровяной).