– Согласен.
– Но методы у него, как ни крути, чаще всего ебучие.
Чара ржет и встает, чтобы достать из холодильника новую бутылку. Уже открыв дверцу, жестами мне предлагает. Мотаю головой, отказываясь. А потом все же киваю. От второй точно не ушатает.
Кажется, все идет своим чередом. И даже прилетевшее от отца сообщение никаких эмоций не вызывает. Сцепляя зубы, показываю Чаре.
Ренат Ильдарович Бойко: Можешь вернуться в квартиру.
Все как раньше. Если «папочка» доволен моим поведением, проявляя великодушие, бросает кость. Только я больше на такое не ведусь. Для меня все закончилось. Точка. Даже отвечать охоты нет. Тупо игнорирую. Пусть строчит, что пожелает. Пардон, но похуй.
Этот здравый похуизм слетает, как крыша в штормовой ветер, когда дверь в очередной раз открывается, и в гостиную Фили входит Любомирова. Пытаюсь тормознуть реакции, но… Вижу ее, и все, что старательно предавал сухой заморозке, рвется из стратегического заточения и разлетается по груди громадными горячими неконтролируемыми сгустками эмоций. Нехватка кислорода. Смертельная остановка сердца. Глаза в глаза. Безумный рывок. И все, блядь. Понеслось.
Варя улыбается. У меня все, на хрен, порвало, а она, мать вашу, как ни в чем не бывало, улыбается. Идет в мою сторону. По пути с кем-то здоровается и перекидывается какими-то репликами. Если бы не зрительный контакт и целенаправленное движение в мою сторону, словно и не из-за меня здесь. Хотя, может, и не из-за меня… Чара присвистывает. Поднимается и, бросив Любомировой «привет», куда-то линяет.
Сука, я, безусловно, не сопля… И все-таки, когда она занимает стул Чарушина, размазывает. Пиздец, как размазывает. Смотрю исключительно перед собой. Якобы лениво подношу бутылку ко рту. Расширяя ноздри, вдыхаю солод и хмель, чтобы ненароком не захватить ее запах. Выдерживая хладнокровие, совершаю глоток.
– Привет!
Голос ее пробирает. Задевает все нервные окончания. Безбожно прошивает током.
– Привет, – отзываюсь сухо. Приказывая себе повернуться к ней, тем же спокойным тоном спрашиваю: – Как ты?
Прежде чем ответить, сжигает меня взглядом. Дотла, вашу мать. Говорить ничего не надо. По глазам все понятно. И, как я ни стараюсь, знаю, что выдаю не меньше. С неутолимым голодом жадно, почти свирепо окатываю ее бушующим пожаром. Поглощаю.
Варя зацикливается и задыхается. Нервно облизывает губы и резко вдыхает. Сука, ни одна фотка, даже видео, не сравнится. Меня, блядь, просто подрывает. Как я, на хрен, должен это пережить?
– Я нормально, – произносит, наконец, Любомирова. Убеждаю себя, что торчу на ее губах, чтобы вовремя разбирать звуки в царящем вокруг нас грохоте. На глазах – чтобы считывать подтверждение того, что говорит. Но проблема в том, что сердце выдает едва ли не больше шума, чем долбаная стереосистема Фили. – А ты как?