– Нет.
Поджимая губы, часто кивает.
– Я поняла… Ясно… Пока.
Крутанувшись, уходит стремительно. Сразу на выход. Одна. Я стою неподвижно и, как мне кажется, внутри тоже все замирает. Полный штиль. Пока не возникает необходимость сделать вдох. Кислород обжигает кислотой. И снова я начинаю двигаться раньше, чем осознаю свои действия.
Нагоняю Варю у ворот. Уловив мои шаги, она резко оборачивается. Отрывисто выдыхает. Я за ней – так же шумно, хоть и клею рожу кирпичом.
– Провожу, раз ты одна.
Она ничего не говорит. Поправляя шапку, смотрит на мою непокрытую голову. Читаю укор в этом взгляде, хоть в слова он и не выливается.
Открываю калитку и пропускаю Любомирову вперед. Она шагает медленно, но я все равно умудряюсь держать приличную дистанцию. Будто и не вместе мы, я просто за ней иду. До общаги от Фильфиневича ни много ни мало два километра, однако мы преодолеваем их молча. Только дыхание друг друга и слушаем.
Уже у двери корпуса Варя останавливается. Оборачивается и застывает. Между нами не больше метра. Я не успел среагировать, а сейчас увеличивать расстояние уже как-то тупо.
– Я все равно приду в субботу в клуб. Одна.
Не знаю, какой реакции ждет. Да и не способен что-либо выдать. Поджимая губы, только мотаю головой.
Центурион же…
– Спасибо, что проводил. Спокойной ночи, Кирилл.
И уходит.
Я пару минут стою. Вдруг еще вернется… Понимаю, что не должен надеяться. Но, блядь, контролировать свои желания не могу.
По дороге к Курочкину умышленно лишний круг наворачиваю. Промерзаю прилично, в голове проясняется. Только в груди все так же долбит сердце. Никакие методики не способны нормализовать его скорость. Ни душ, ни полный физический покой.
Когда вибрирует телефон, честно признаться, полагаю, что «телега» от Вари. Рывком сажусь и без промедления снимаю блок.
Ренат Ильдарович Бойко: По краю ходишь. Осторожно.
Да пошел ты на хрен. Трижды.
Набираю это. И стираю. Со злостью отбрасываю трубу.
Приводят в ярость не столько слова отца и даже не то, что кто-то, судя по всему, конкретно меня пасет, а то, как сильно меня ударило, что это не Любомирова. Наотмашь, мать вашу.
Скучаю по тебе, родной.
© Варвара Любомирова
Просыпаюсь рано. На улице еще темно. Планов полно, но заставить себя подняться долго не получается. Рассматривая морозные узоры на оконном стекле, с трепетом воскрешаю в памяти события прошлого вечера. Несмотря на то, что я гоняла этот же сценарий перед сном и, казалось бы, порядком истрепала впечатления, снова активизируются мурашки, в груди искрит, а низ живота скручивает чувственный спазм. Стоит лишь вспомнить лицо Бойки, его взгляд, крупное плечо, которым он будто бы отгораживался от меня большую часть нашего разговора за барной стойкой. Я не могла сдержать тоску, тело само собой несло к нему. Ближе и ближе хотелось, за грани приличия. Кир же поворачивал только лицо, то и дело поднимал выше плечо. Я бы расстроилась и сию секунду сбежала, если бы не взгляд… Смотрел Бойка, как раньше. Да что там! Еще жарче, выдавая скопившуюся тоску и голод. Вспоминаю сейчас – внутри все вспыхивает и как будто плывет. Шатко, щекотно и безумно горячо становится. Не могу существовать, как разумный организм. Он ведь сам виноват. Именно Кир зажег внутри меня нечто такое, что сбивает заводские настройки, блокирует работу мозга и заставляет меня пылать.