Она не должна была к нему привыкать — тогда сейчас не было бы так больно. Она позволила ему понять, что он ей небезразличен, так разве удивительно, что он нашел возможность этим воспользоваться?
Откинувшись на спинку лавки, она пыталась представить себе, что было бы, если бы накануне она приняла другое решение. Она ехала бы сейчас совсем не в Москву.
Возможно, Лондон не оказался бы к ней дружелюбен, но ей так хотелось попробовать… Нет, не побывать в роли содержанки, а постараться найти себя — пусть даже и так далеко от родного дома. Начать работать, почувствовать себя независимой.
О том, что случилось несколько часов назад в гостиной у Кузнецова, она старалась не вспоминать. Иначе можно было сойти с ума.
Он проснулся один. Приподнял голову, потянулся, размял затекшие руки и ноги. Голова болела, и он мысленно выругал себя за неумеренность в выпивке.
Он даже не сразу вспомнил, что случилось. И еще долго лежал на диване, пытаясь разглядеть циферблат часов и понять, сколько времени осталось до отправления парохода.
Прочь из России! В Лондон! С Шурой!
Он подумал о Шуре и почувствовал озноб.
— Степан! — голос дрогнул, сорвался, но слуга услышал его.
— Чего изволите, Андрей Николаевич?
Он уже сидел на диване, сжимая голову руками.
— Ко мне давеча приходила барышня. Ведь приходила? Где она?
Ах, как бы он хотел, чтобы всё это оказалось сном. Ужасным страшным сном, от которого просыпаешься в холодном поту, но о котором забываешь через день-другой.
— Ушла она, Андрей Николаевич. Давно ушла.
Он зарычал:
— Неси рассол! И светлый костюм в полоску! И чтобы извозчик через десять минут был у крыльца!
Что он наделал? И сможет ли она когда-нибудь его простить?
Что она чувствовала, уходя из его дома, когда он валялся на диване как последний скотина? Обиду? Ненависть? Отвращение?
Бедная, доверившаяся ему девочка. Она пришла к нему в дом, считая его порядочным человеком. И что получила от него?
От волнения он не смог застегнуть пуговицы на рубашке — пришлось снова звать Степана.
Нужно бы купить цветов и, быть может, конфет — всё-таки свататься едет, — но ему так хотелось увидеть Шуру, броситься к ее ногам и молить о прощении, что ни о чём другом думать он уже не мог.
Извозчик быстро домчал его до Астаховых. Холодный вечерний ветер отрезвил его окончательно.
В окнах не горел свет. Неужели, уже легли спать? Будет ли вежливо стучаться? Ничего, он извинится. И Шура, и Таисия Павловна поймут, почему он не мог ждать.
— Андрей Николаевич? — дверь открыла молоденькая горничная. — А хозяев нет. Уехали два часа назад. На вокзал уехали.