Это больно.
Не острые приступы, которые накатывают короткими волнами, давая, пусть и небольшие, но периоды передышки. Внутри меня словно… все умерло. Вся зеленая лужайка моих фантазий, которую я любовно засеяла одуванчиками, полыхает и сгорает до самого земного ядра.
А у меня нет сил попытаться спасти хоть что-то.
Я просто смотрю на горящие костры своих идиотских фантазий, и «успокаиваю» себя тем, что это - к лучшему. Больше нет неизвестности - между нами все предельно ясно.Хотя, никакого «между нами» нет и никогда не было. Бурные фантазии моего воображения не в счет.
Я украдкой провожу рукавом по лицу, стирая слезы.
Реветь при нем я не буду. Лучше уж сдохнуть где-то прямо по дороге, если от слез меня раздует как воздушный шар.
— Не нужно меня провожать, - все-таки, нарушаю молчание между нами, когда подходим к спуску в метро.
— Ага, не нужно, - огрызается он и подбородком указывает на ступени. - Давай, шевели ногами.
Как ему сказать, что его присутствие рядом - это хуже, чем отрава? Больнее, чем медленно втирать соль в открытую рану? Меркурий держится на небольшом расстоянии, но я схожу с ума просто зная, что мы дышим одним и тем же воздухом.
«Я вас люблю, чего же боле, - очень некстати всплывает в голове известное письмо пушкинской Татьяны, - … теперь, я знаю, в вашей воле, меня презреньем наказать…»
«Если ты мужику не интересна - значит, не интересна!»- его слова в голове, наперекор романтической прозе.
Я всегда боялась быть навязчивой. Никогда никому не звонила и не писала первой, не проявляла никакой инициативы. Справедливости ради - до Меркурия у меня и не было никого, кто бы вот так сразу проник под кожу.
В вагоне метро мы садимся через коридор - на разные сиденья.
Зажимаюсь в угол, к самому окну. Посильнее накидываю капюшон на лицо.
Тихонько и беззвучно вою закусив до боли нижнюю губу.
Дура, господи. Какая же я набитая дура!
Перед глазами до сих пор стоит картина - мужчина, который в моем больном воображении, должен был чуть ли не валяться при смерти и которого я, как самоотверженная медсестра, должна была исцелить своей заботой, любовью (и апельсинами), вышел из лифта, держа на плече какую-то… другую женщину.
Губа искусана до крови, и чтобы не выдать свою истерику, украдкой зажимаю зубами край куртки. Стискиваю до хруста за ушами. Сильнее и сильнее, пока не начинают ныть десна.
Она точно знала, зачем к нему едет.
Он точно знал, что этот вариант - не динамо.
И тут появилась я, со своей… любовью.
От тупой непрекращающейся боли в груди уже почти не могу дышать.
Перед глазами то мой Меркурий, с перекошенным от злости лицом, то зад другой женщины у него на плече. Держа ее за бедра он выглядел абсолютно довольным!