Вот свалилась Луна почти в стакан,
Что за ужас: не я поймал её.
Её бывший словил за хвост друган,
Мой сосед, что напротив. Вот хамьё!
Я зажмурюсь сильно и задышу:
Ночь и вечер мне стыдно вспоминать.
Я терзанием душу опустошу:
Зря соседу поставил в глаз печать.
Дыры хлебом замажу я в потолке
Я его подопру крутым бревном.
Потолок без протечек (лоб в холодке)
Не посмеет глумиться над пацаном,
Обрушаясь сонетом, другим стихом,
Мадригалом на голову свысока.
Я пойду прогуляюсь от всех тайком,
Чтобы ночью соседу влепить пинка.
Михаил Гундарин
ХУЛИГАНСКОЕ
В эту оттепель пуговицу штанов
Расстёгиваешь несмело,
А, казалось бы, здесь, в глубине дворов –
Минутное дело.
Но всё теплое ждёт ледяная сталь,
Заострённая книзу.
Пережить несезон помоги, февраль,
Ч/б телевизор!
Владимир Буев
Вот крутой пацан, не сумев совладать
В конце недели с ширинкой,
Не снявши штанов, будет продолжать
Всё той же шагать тропинкой.
Пусть плакать он станет потом поутру
Чернилами даже в текилу,
Февраль постарался: морозная сталь
Всё тёплое силы лишила.
То в кровать залегши, то сидя во дворе
Михаил Гундарин
февральскому дню на цыпочках нелегко
попадая/падая в молоко
осыпая себя ледяным конфетти
открывая пути/не зная пути
так и я – протянутая рука
стакан за мгновение до глотка,
оказался домом из которого все ушли
монетой которую не нашли
снегом, счищенным до голой земли
Владимир Буев
то в кровать залегши то сидя во дворе
открываю/смеживаю глаза
я ленюсь в феврале как и в декабре
словно русский князь/татарский мурза
словно барин изгнанный прочь в октябре
из поместья предков моих, упырей,
всё ищу свой дом где большой сундук
станет столь же полезен как ноутбук
где не лазали руки и души хапуг
Модерн погиб, изничтожен…
Михаил Гундарин
Столетье смерти модерна. Вербное воскресенье.
Голову Олоферна вносят в чужие сени.
Что он видел? Двойчатки вечно живых соцветий,
каменные початки, смальтой полные сети.
Что он увидит – в стёкла пыльного саркофага,
в мире простом и блёклом, плоском, словно бумага?
Миру не надо линий, поворотов сюжета.
Ни орхидей, ни лилий ярого полусвета.
Владимир Буев
Модерн погиб, изничтожен. Рок-н-ролл мёртвый тоже,
но не забыт, похоже: помер намного позже.
Вносят в стальных перчатках голову полководца.
Трав полевых тройчатка сбацает роль чудотворца.
Значит, модерн не умер, ставши метамодерном.
Не в саркофаге – в зуме жизнь потечёт Олоферна.
Если такая пьянка и Олоферн в модерне
сляпал свою делянку, пусть даже очень скверно;
если весь мир стал блеклой плоской простой бумагой,
если мужик из пепла – в метаболизм, в бодягу;
если всё это мета-, значит, модерн развился.