— Ты думаешь, это нам поможет?
— Да! У эллинов такой обычай: те, кто просит защиты у богов — неприкосновенны!
— Но…
— Пригнись к шее коня, о царевна!
И снова, как семнадцать дней назад, в далёком Египте, ветер свистит в ушах, бьёт по лицу жёсткая конская грива — и совсем иначе, необычно звонко, стучат по булыжнику копыта, выбивая каскады искр. И вновь сзади крики погони и топот.
Только на сей раз он не отдаляется, а неумолимо становится всё ближе.
Увы, финикийская лошадь — это не сирийский скакун…
Как бешено стучало сердце Агниппы — быстрее бьющих по мостовой копыт! Как виденье, промелькнули ворота Афин, и дорога уже белой змеёй вьётся среди зелёных весенних холмов с тут и там белеющими валунами, карабкаясь вверх. И совсем недалеко, почти в трёх стадиях[3] — белеют стены акрополя.
За городом кони пошли во весь опор. Земля стонала под ударами копыт.
Всё выше и выше.
Конь Агниппы покрылся пеной, пытаясь идти вровень с белым скакуном советника — хотя Мена и старался сдерживать его.
Увы, ещё на корабле царевна наотрез отказалась меняться с ним лошадьми, потому что, как сказала девушка, она всё равно не знает, куда ей направляться в Афинах, и не видит смысла опережать Мена.
И неужели он думает, что она способна его бросить, спасая свою шкуру, пока он будет прикрывать её бегство — один против толпы?..
Ни за что!
Отсюда, с вершины холма, открывался потрясающий вид на сверкающее под солнцем море и прибрежные скалы. Но беглецам некогда было наслаждаться видом, Агниппа даже не чувствовала жары — она просто всем существом своим ощущала, как падает под конские копыта дорога — и нахлёстывала бока своего несчастного жеребца.
В конце концов, ей достался вовсе не плохой конь. Такой же, как у всех солдат Финикии. Не лучше, но и не хуже. Поэтому с трудом, но девушке удавалось держать погоню на расстоянии.
Беглая царевна так долго всего боялась, а вот теперь страх куда-то исчез, пережил сам себя. Осталось только одно сумасшедшее желание — жить. Месяц назад, в Ниуте, она желала умереть вот так: на всём скаку, чтобы стрела в спину — а стрелы уже наполнили своим зловещим пением воздух, но Агниппа уже не хотела умирать. Умирать теперь, когда цель достигнута, здесь, на родине своей матери… Нет!
На всём скаку кони влетели в ворота акрополя, промчались по улочкам между храмами, пронеслись через агору — площадь для собраний — и сквозь приземистые ворота в мраморной стене ворвались в пустынный внутренний двор беломраморного, стройного колоннами Парфенона.
Здесь стояла удивительная тишина, нарушаемая только щебетом птиц, но сзади, с агоры, настигали крики и топот погони.