— Ты ударилась?
Я не успеваю ответить, как в комнате появляется папа. У него в руках небольшой ящик с красным крестом по центру, и я начинаю истошно кричать, ожидая, что из него появятся ненавистные продолговатые капсулы.
— Тебе больно? — спрашивает отец, опускаясь на колени передо мной.
Я ничего не чувствую, просто не хочу снова пить те гадкие таблетки.
Пока мама что-то ищет в ящике, папа обнимает меня и просит:
— Подожди, сладкая. У тебя кровь идёт.
Отец прижимает меня к себе крепче, заставляя не шевелиться, и я перестаю плакать. Мама берёт ватку, чем-то её смачивает и прикладывает к моему лбу.
Ожидаю боли, но не чувствую ничего.
Я смотрю на маму. Её взгляд изучающе скользит по моему лицу, а потом её черты искажаются, словно от боли.
— Она не чувствует, — мама поворачивается к отцу, и на её глазах вдруг выступают слёзы… — Дорогой, она не чувствует боли…
Теперь уже искажается лицо папы, как будто это он ударился, а не я. Я не знаю, кто эти люди и та девочка, которой я стала, но не хочу видеть этих людей — пускай они и не мои родители — грустными. Я вырываюсь из рук и бегу к столу. На мгновение замираю перед зеркалом. В отражении я вижу маленькую девочку со смуглой кожей, тёмными волосами и глазами такими же удивительными, как у её мамы, — голубыми с ярко-синим узором.
Пока родители в замешательстве, я хватаю новый рисунок и возвращаюсь к ним. Отец берёт из моих рук лист бумаги, и, когда они принимаются рассматривать изображение, их брови удивлённо приподнимаются.
— Раньше ты рисовала только Солнце и Землю, — растерянно замечает мама, и я киваю. — Люди, окружённые солнечным светом, — задумчиво добавляет она и поднимает на меня голову. — Что это значит?
Я пожимаю плечами, ведь нарисовала людей, которые могут легко исцелять собственные раны и болезни, только им жизненно необходимо Солнце; я чувствую, что это так, но не нахожу слов, чтобы ответить, лишь провожу маленькими пальцами по бумаге.
Прозрачные капли падают на рисунок и размывают силуэт одного из людей. Я поднимаю голову, и вижу, что слёзы катятся по маминым щекам. Наши взгляды встречаются, и она обещает:
— Мы всегда будем с тобой.
* * *
Как любой эдем, я всегда ложилась в полночь, бывало, даже позже, а вставала на рассвете. Этого времени оказывалось достаточно, чтобы я просыпалась с ясным пониманием, кто я и где нахожусь, чтобы чувствовала себя отдохнувшей и полной сил. Я впервые совершенно не понимаю, где я и даже кем являюсь, ощущаю себя разбитой, потерянной и очень-очень несчастной. Время определённо идёт, только не понятно, в каком направлении. Кажется, оно стремится к прошлому…