Я стояла на коленях на лавочке, между разведенных ног Миши, прижималась к нему всем телом, уткнувшись носом в плечо. Мужчина прижимал меня к себе, поглаживая широкими ладонями по спине.
— Он дёрнул меня за ногу и навалился на меня своим жирным телом, — сглотнула, пытаясь избавиться от тошноты, которая подступила к горлу. — Стал срывать с меня одежду и бить кулаками по животу, когда я кричала и сопротивлялась. Я не знаю, как я вывернулась. Не знаю, как оттолкнула его от себя. Понятия не имею откуда взялись силы. Я дотянулась до статуэтки на комоде и ударила его по голове. Он упал без чувств на кровать. Плашмя. Как мешок с картошкой. Мерзкий. Вонючий.
Я сразу же поехала в больницу к маме. А она мне не поверила. Только из-за Арсения переживать стала. Её не волновало, что меня чуть не изнасиловал отчим. Не волновало, что он поднял на меня руку. Волновало только то, что Сенечка лежит без чувств. Что о нём никто не позаботится. Сказала, что я ревную её к отчиму и выдумала эту историю, чтобы его оклеветать. Очернить в её глаза. Синяков ведь не было. Сейчас я понимаю, что ей нравилась роль жертвы. Нравилось, что Арсений сначала бил её, а потом жалел. Я не могу винить её. Она была слабой духом. Привыкла, что за неё всё решают. Она не смогла жить с мужчиной, который её уважал и ставил вровень с собой. Даже выше себя. Но тогда я разозлилась. Почти возненавидела её. Наговорила ей гадостей и к бабушке пошла. Знала, что она меня защитит.
А бабушка пошла со мной в участок, чтобы подать заявление. У нас его не приняли. Оставили бабушку в коридоре, а меня завели в кабинет. Со мной поговорил мужчина, который стыдил меня. Он провёл со мной лекцию о том, что врать плохо, что за клевету меня в детскую колонию могут отправить. Запугал настолько, что я рот потом открывать боялась. Ведь я усвоила, что мне никто не верит, кроме бабушки.
Отчим потом боялся меня касаться. Испугался, что снова подадим заявление, и его привлекут. Но через месяц он снова поднял на меня руку. После этого я собрала вещи и переехала к бабушке. Меньше, чем на сутки, — Миша стал покачивать меня, как маленького ребёнка.
Позволила своей боли выплеснуться наружу. Плакала тихо, некрасиво кривя рот и шмыгая опухшим от слёз носом. Миша целовал мои мокрые щёки, лоб, глаза. Гладил руками по лицу и спине. А потом прижался щекой к виску и начал тихо шептать на ухо:
— Моя девочка маленькая… никому в обиду не дам… хрупкая моя… нежная… за что же ты так натерпелась... никогда тебя не обижу. На руках носить буду. Оберегать. Дюймовочка моя. Девочка волшебная. Всё сделаю, чтобы ты была счастлива. Поплачь, хорошая моя. Поплачь.