Я снова киваю, хотя совсем не хочу, чтобы меня кто-то жалел – что бы ни случилось сегодня ночью, расхлёбывать мне это в одиночестве. Сама вляпалась, сама и разберусь, не маленькая.
– Деточка, посмотри на меня, пожалуйста, – раздаётся ласковое совсем рядом, и я не в силах противиться голосу. – Ох, какая ты бледная… и круги под глазами, губы пересохли и потрескались. Бедная девочка, совсем плохо тебе, да?
– Тётя Катя, у меня всё хорошо, – хриплю, и по выражению лица нашей соседки по даче понимаю, что она ни капельки мне не поверила. – Правда. Голова просто кружится… пройдёт, не волнуйтесь.
– Неправда, – говорит строго, а тёмные густые брови практически сходятся к переносице. – Глазам своим я пока ещё доверяю. На тебе же лица нет!
Тётя Катя была нашей соседкой, сколько я себя помню. Одинокая женщина, муж которой давно умер, как и единственный сын, и она практически жила в своём крошечном домике, пока позволял сезон. Но даже тогда, когда зима заметала улицы снегом, а мороз крепчал, в соседских окнах частенько можно было увидеть тёплый свет.
– А ну-ка, пойдём ко мне, – решительно заявляет тётя Катя и обнимает меня за плечи, пытаясь поднять меня. – Пойдём-пойдём.
– Тёть Катя, у меня такси… оно скоро приедет, мне нужно ехать.
– Я не знаю, куда ты собралась в таком состоянии, но ты явно не в порядке. Глаза больные и видок внешний… краше в гроб кладут. Что у тебя произошло? – она бросает попытки увести меня за собой и снова присаживается рядом. Немного подумав, наклоняется ко мне чуть ближе и морщит крупный нос. – Ты пила? Ксюша, ты же не по этим делам. Не то, что твоя сестрица.
При упоминании Светы морщится ещё сильнее, а я будто бы даже в себя прихожу. Потому что очень удивительно слышать от кого-то, кто знает сестру с детства, что-то плохое о ней. Наоборот, её всегда любили – и дети, и взрослые. Она всегда умела сплотить вокруг себя массы, умела нравиться и принимала любовь других, как само собой разумеющееся. И мы все любили её, потому что казалось: иначе нельзя. А тут такой тон и открытая неприязнь…
– Мне… – выдавливаю, сглатывая горький комок. – Я не знаю, что со мной.
– Расскажи, дочка, что случилось. Тебе нужна помощь, я же вижу.
Это ласковое “дочка” от почти посторонней женщины срывает какой-то клапан внутри меня, и наружу льётся всё, с чем я боролась после пробуждения. Плотину прорывает, дамба рассыпается каменным крошевом, и всё, в чём я боялась себе признаться, всё, о чём не хотела пока думать, всплывает на поверхность. И я выталкиваю из себя все страхи и подозрения, не вставая с лавочки, потому что понимаю: если замолчу сейчас, уже никогда не смогу заговорить об этом. Стыд и разочарование в себе, боль и обида – всё соединится в один комок и загниёт, отравит до самого дна.