Тяжело вздыхаю, ставлю чашку на тумбочку, где в красивой серебристой рамке фотография молодого Самохина с гитарой наперевес. Вернее не так. Это наша с ним фотография, свадебная. Просто… это было так давно и так плохо закончилось, что мне намного проще думать, что рядом с Женей кто-то другой, не я. Просто девочка в цветастом платье, с длинными распущенными волосами, со счастливой улыбкой на губах. Неужели это действительно было в моей жизни? Неужели это мы с ним?
– Лисёнок? – Самохин дёргается, словно я стукнула его топором между лопаток, подскакивает, но его ведёт в сторону, качает. Он протяжно стонет, обхватывает голову руками и что-то неразборчиво бормочет себе под нос.
– Я же просила больше никогда меня так не называть. Лисёнок, Лисичка остались в прошлой жизни.
– Лись…
– И она там же. Даже ради твоей болезни я не собираюсь это терпеть.
– Алиса, прости… я ведь нормально себя чувствовал, но…
Он хрипит, выдавливает из себя слова по капле, смотрит затравленно, унылый такой, безрадостный. А мне его жаль не больше, чем любого другого постороннего человека, безразличного мне, чужого.
– Но ты как всегда нашёл самое удачное время, чтобы зайти в гости.
Самохин пожимает плечами и кажется таким виноватым, что только и остаётся прижать к груди и качать, как маленького, в объятиях. Делать я этого, конечно же, не буду, несмотря на то, насколько он жалкий сейчас и несчастный.
– Пей бульон, Маша сварила, – бросаю и отхожу на безопасное расстояние. Не только потому, что мне меньше всего хочется от него заразиться, а потому что нет никакого желания носиться мокрой курицей вокруг.
– Я надеялся, что ты похлопотала, – кривая усмешка, на которую я отвечаю тяжёлым вздохом. – Правда, милая, прости. Я не хотел ничем обременять вас с Машей. Так вышло.
И снова не верю, но изо всех сил держу себя в руках. Он не выведет меня на эмоции, никогда больше.
– Знаешь, только потому, что ты выглядишь сейчас хуже жертвы кораблекрушения, я не могу тебя стукнуть за твои милые фокусы.
– Тебе неприятно, когда я тебя милой называю? – спрашивает, глядя на меня поверх чёрной чашки. И взгляд такой ясный, несмотря на взмокший лоб и прилипшую к телу футболку с прозрачными разводами испарины на груди. – Всё-таки мы ведь не чужие люди, а доброе слово оно и кошке приятно.
– Иногда кошка хочет только одного: испортить кому-то тапки. И никакие приятные слова этого желания не изменят.
Я отхожу к окну и, не удержавшись, полностью распахиваю тяжёлые шторы. Следом дёргаю за верёвочку, регулирую жалюзи, и комнату заливает яркий слепящий глаза свет. Самохин шипит, а я кусаю себя за щёку изнутри в попытке не расхохотаться.