Слишком больно. Сам не заходил в комнату, чтобы лишний раз не чувствовать пустоту, а сейчас она не просто заполняет меня с избытком, но и заставляет окаменеть на месте.
Не сразу делаю шаг. Второй. Третий. Сажусь на скрипящий ламинат, который не успел исправить, и без какого-то усилия поднимаю ее голову. Внимательно рассматриваю опухшее лицо. Красное. С темными веками. И таким разбитым взглядом, что все те чувства, оставленные в картинах, снова забрались под кожу, причиняя боль.
— Я его убила, Олежа… — медленно произносит одними губами, а через пару минут эта самая губа начинает подрагивать, глаза вновь наполняются слезами.
Моя маленькая. Пока я прятался от внешнего мира, погружался в картины, чтобы унять боль, она страдала. Одна. Без моей поддержки. Чувстую себя наивнм дураком. Лишь оправдывался, что она не спала, выходил, когда считал нужным, забыв о том, что моя девочка пострадала гораздо больше.
И считает себя виноватой вместо меня…
Дурак. Какой же я дурак! Кретин! Самый настоящий! Как я мог замкнуться в себе и забыть ее? Как я мог оставить ее наедине с этим горем? Ведь я так мечтал о семье, лелеял надежду, что могу иметь детей, но при этом забыл, что ни я один страдал.
— Прости меня… — хнычет Ева. — Я не хотела, прости…
Падаю рядом с моей малышкой, и прижимаю ее к себе. Позволяю крупным каплям впитаться в мое плечо. В грудь. Там, где сердце обливается кровью от этой ситуации. От слез моей девочки. Ей все еще нельзя волноваться во избежании обострения. А она переживала. Наверняка запиралась здесь на протяжении этих гребаных дней, пока я застрял в своих картинах.
Мудак!
Ева так отчаянно хватается за мои плечи, так прижимается ко мне, словно я последняя надежда на ее существование. Не понимает, что все то же самое происходит со мной, что я так же цепляюсь за нее, как за соломинку, способную вытащить нас из этого адского водоворота.
— Ты меня бросишь? — робко подает голос.
— Не смей даже об этом задумываться, слышишь? — держу ее за плечи, заставляя поднять голову и посмотреть мне в глаза. — Я всегда буду с тобой, что бы ни случилось!
— Я так люблю тебя, так люблю…
Она тянется к моему лицу и хаотично оставляет поцелуи то на шеке, то на подбородке, то на уголках губ. Куда достает. А я позволяю ей, ощущая, как с каждым поцелуем боли становится все меньше и меньше. Словно забирает ее. Окончательно и бесповоротно. Знаю, что это лишь малая часть, что большой кусок камня въестся в мышцу, отвечающую за нашу жизнь.
— Ее надо похоронить, Олеж… — говорит чуть громче. — Пусть покоится с миром.