Зря ворвалась сюда…
На тумбочке возле двери лежит его порция. Он берет ее и принимается за трапезу. Жадно. Словно не ел трое суток.
— Очень вкусно, — довольно произносит Олег с набитым ртом
Только меня это не успокаивает. Ни капли. Ведь в его глазах все равно мелькают отголоски грусти. Как осадок, напоминающий о недавней заминке.
Подставила…
— Ты чего нагрузилась?
Я и не заметила, как Олег отставил тарелку и подошел ко мне. Не вплотную, но я чувствовала его ближе, чем раньше.
— Прости…
— За что?
— За то, что зашла, трогала тебя. За разговор. Ты же загрустил из-за этого, да?
— Так! Ну ка не накручивайся! — он подошел еще ближе и прижал к себе уже чистыми пальцами. — Ты тут не причем, ясно? Тебе не за что извиняться.
— А кто причем?
— Прошлое… — замолкает, нагнетая над нами напряженную тишину, а затем продолжает: — но оно осталось позади вместе с твоим. У нас новая жизнь.
Он снова напомнил об этом. Снова вытащил меня из того ада, в котором я пребывала восемнадцать лет подряд. Все в прошлом, Ева.
Его объятья ощущаются странно. Они приносят успокоение, защиту и… нечто такое, что раньше я не могла объяснить. Олег часто меня утешал, поддерживал, но раньше это не вызывало ничего подобного. Не было этого тепла… странно греющего. Не вслушивалась в биение его сердца, не чувствовала, в какую секунду он обнимает меня чуть крепче или чуть слабее. А сейчас… Меня словно обнимает Миша, только чуть постарше и поопытнее.
И от этих объятий у меня у самой начинает колотиться сердце в бешеном ритме…
Когда я работаю в мастерской, время летит слишком быстро. Разум полностью погружается в картины, в фактуры, в игру свето-тени, не думая больше ни о чем. А когда картина закончена, все мысли, вытесненные до этого, разом возвращаются на свое законное место. Их словно сложили в омут памяти на хранение, как багаж на вокзале, а потом снова вернули.
Перемены настигли нас столь быстро, что мы не поспевали за ними. Сентябрь ушел, уступая место октябрю. Из окон теперь не льется солнце. Оно скрывается под сгустками облаков. Порой они предвещали дождь, порой просто хмурый день.
Но я даже и не понял намека природы. Не осознал, когда жизнь разделилась на «до» и «после».
До выставки около двух месяцев. Осталось дописать две картины. Точнее полторы. У «Хлои» есть набросок, хоть и сделан он больше полугода назад, а теперь появились другие черты. И они не казались чужеродными.
Когда-то она была копией Яны. Те же яркие зеленые глаза, тот же овал лица с чуть выточенными скулами, те же полные губы. И цвет волос. Русый. Был до того, как я снова взялся за «Хлою» вновь.