«Я так много и часто думал, что не хочу на родину, что у меня там ничего нет, что жизнь моя здесь. И лишь теперь, полюбив, понимаю – это не правда. Так было легче… и говорить, и думать. Так было легче, а теперь не легкость мне нужна. Великая и страшная истина, бушующая, как ураган».
И долго он лежал неподвижно. Пока мысль не промелькнула перед ним, как падающая звезда:
«Что ж, возможно Аллах сделал со мной всё это зло, чтобы я встретил Гайдэ и помог ей освободиться».
Днём Гайдэ незаметно подошла к Кирго и дала ему знак ждать её в беседке.
Солнце прямыми лучами упадало на стены и белый навес, когда юноша поднялся на крышу. Ветра опять не было; липкая жара обхватывала сразу, без предупреждения. Юноша не сел на лавку; ходил из стороны в сторону, глядя под ноги. Его новые шаровары красновато-бурого цвета, надетые взамен прошлых: изорванных и грязных, будто осыпанных прахом; развивались из стороны в сторону, когда он поворачивался на месте.
Секунды ожидания неприятно стучали в висках. Кирго не хотел видеть Гайдэ, не хотел с ней говорить, понимая, что его твёрдые и благородные намеренья могли быть в секунду низвергнуты той гордостью, ставшей неминуемым спутником любви.
Но Гайдэ лёгкой поступью выскочила из двери. Её лазурные брюки и елек(жилет) делали стан девы ещё более воздушным, снежно белая кожа сияла в лучах, а чёрные волосы, подпрыгивающие от торопливых шагов, вились волной; вся она походила на облако с чёрным и густым краем, бегущее по ясному небу, готовое вскоре обратиться тучей.
После нескольких секунд молчания Кирго сказал ей, приняв самый покорный вид:
– Сегодня же я пойду к контрабандисту и упрошу его отвести вас куда захочешь.
– Ты думаешь, я только поэтому хотела тебя видеть?
– Больше незачем, – отвечал он, отвернувшись к стене.
– Кирго, я обидела тебя, но позволь мне извиниться. Ты ведь мой лучший друг.
– Не стоит…
– Отчего же?
– Оттого, что ты сказала, что думала. Я евнух, моё дело служить, не тому так другому.
«Как он теперь суров, – подумала она, – и взгляд такой магнетический».
Суровость Кирго доставляла ей удовольствие. А сила души, обнаруживающаяся во взгляде, в магнетизме, который приобретается лишь диким и всепоглощающим страданием; та сила внушала деве смутное восхищение.
– Послушай, – говорила ему Гайдэ, – я знаю, что ты осуждаешь меня. Так суди строго.
– Я не могу осуждать тебя, и мне от того еще больнее, – отвечал он без всякого жеманства или напускной грусти, коя может с первого взгляда почудиться в таких словах.
– Знаешь, Кирго, мне нужно сегодня в город просить Фарида бежать со мной, – дева покраснела. Она понимала, что ввела Кирго в заблуждение, ведь он подумал, будто Фарид уже всё знает и готов к побегу.