Кирго молчал. Тяжёлое дыхание вырывалось из его груди, лоб упёрся в пол. Руки были связаны за спиной так, что лопатки сведены, а запястья прямы. И взгляда его никто не видел: непокорного, дышащего ненавистью взгляда. Если бы Кади разглядел такой взгляд, он тут же выколол бы ему глаза.
– При них нашли сто динаров, – вступил Ракыб, поняв, что юноша не ответит.
– Кто подкупил тебя? Признавайся! – Сеид пнул Кирго в спину.
– Это ваши динары, господин, вы даровали их евнуху за поимку вора, – отозвался Ракыб, показав монеты в свете факела.
– Ох уж эти неверные, только и ждут, чтобы предать.
– Что с ними делать? – чисто формально вопрошал Ракыб, и в голосе его звенела не кровожадность, не желание расправы, а покорность.
А вот Сеид говорил кровожадно, как и любой уязвлённый мужчина, он тут же сделался мстителен. – Казнить обоих, – таков был ответ.
Кирго неожиданно задрожал в своих путах и возопил:
– Господин, прошу вас, господин, пожалуйста, будьте милостивы господин.
– Что, испугался? – сладко улыбнулся Сеид при виде чужого страдания.
– Повелитель, ведь Аллах милостив и милосерден, а вы должны идти путём Аллаха. Господин, умоляю, пощадите Гайну. Она ничего не сделала! Это всё я! Я…
– Неважно! Ракыб, заткни его, – лицо кади омрачилось. Ракыб в мгновение ока встал перед Кирго и сильный удар ногой по рёбрам сбил дыхание юноши. Но он продолжал:
– Я влюбился в неё. Я хотел обладать ею, я ревновал! Я решил обмануть её. Сказал, что если она не покориться мне, то я нанесу клевету на неё перед вами. Я принудил её к побегу. Я обманул. Не губите её, она не знала. Всё я.
– Я не верю тебе.
– Ведь y Аллаха обращение к тем, которые совершают зло по неведению, a потом обращаются вскоре. K этим обращается Аллах, – умоляюще молвил Кирго, словно обращаясь не к Сеиду, а к высшему судье.
Тут Сеид задумчиво взглянул на Гайдэ. Кирго, увидевший этот взор, зацепившийся за него, как утопающий цепляется за соломинку, неистово закричал на Гайдэ: – Скажи же им! Это всё я придумал! Я обманул тебя!
Гайдэ молчала. Но не потому, что не могла вымолвить ни звука; просто есть такие глубины отчаянья, когда ясно сознаёшь бесполезность любых слов.
– Я верую в Аллаха и не хочу губить невинной души. Знаю, что согрешил… с самого начала знал, и был готов к вечности в огне. Мне нет прощения, но она…
Голос его звучал так ясно, словно горный ручей бьёт о влажные камни прозрачной струёй. Ракыб стоял ошеломлённый. В нём не было сил сказать господину о некоем янычаре, которого упоминала доносчица. Перед этим странным самопожертвованием он был бессилен.