Голова болит. Живот болит. Да все тело одна сплошная болевая точка!
И в этом точно виноват он.
И в засухе. И в наводнениях. И в эпидемиях.
Почему-то безосновательно злюсь, мысленно капризничаю и продолжаю обвинять незнакомца во всех смертных грехах.
Где же Сэмюэль? Мне нестерпимо хочется домой.
‒ Господин Люминэ!
Оживаю и впериваю взгляд в пустой проем за спиной мужчины.
Никого.
Сэмюэля там нет. Господина Люминэ.
Атакованная дверь так и не закрылась, грустно остановившись на серединке.
Непонимающе смотрю на Такеши. А тот, на ходу белея и зеленея, несется во всю прыть к пришедшему.
‒ Господин Люминэ!
Врачишка явно обращается к тому высокому долбателю дверей.
Что происходит?
Он ‒ не Сэмюэль.
Вяло сглатываю и чувствую остатки бульона на языке. А потом машинально поднимаюсь на ноги, потому что незнакомец, игнорируя что-то запальчиво объясняющего Такеши, начинает быстро приближаться ко мне.
Отодвигаюсь назад и опираюсь ладонями на спинку стула. Становится не по себе.
Мужчина останавливается совсем близко. Боюсь, не будь у меня моего стула, он бы приблизился вплотную. А может, и вовсе снес бы меня, как те не вовремя вставшие на его пути двери.
Иммора. Определенно. Коротко стриженые светлые волосы, золотые глаза. Ему лет тридцать, может, чуть больше. Высокий и, похоже, неплохо сложен. По крайней мере, для своего темно-серого костюма и черной рубашки он сам служит настоящим украшением. Такому бы на сцену под свет софитов.
Не знаю, что на меня находит, ‒ возможно, всему виной долгий сон, ‒ но я жадно всматриваюсь в каждую черточку. Сказывается недостаток визуальных зрелищ, и, похоже, сознание жаждет заполнить пробел. И опять же всему виной этот незнакомец. При всей моей неистовой любви к Сэмюэлю я вполне способна признать, что мужчина, стоящий передо мной, действительно великолепен. При первом взгляде его лицо кажется воплощением мягкого спокойствия. Плавность в чертах очерчена четкостью, будто прорисованная поверх фотографии картинка. И в сокрытом лике таится хищность. Она везде. В глазах, смутно знакомых и переливающихся бликами, будто золотые монетки на солнце, которые рассматривают через прозрачные кристаллы льда. В округлой линии нижней губы и темных уголках, приподнимающихся скорее ради запечатления момента выражения презрения, а не ради светлой улыбки. В фигурной гибкости бровей, движение которых говорит больше, чем слова, сказанные вслух.
Еще раз прогоняю в голове ассоциации, добираюсь до восхищения аккуратными бровями и бесстыже хмыкаю, понимая, что мужчина все еще не произнес ни слова.