Сажусь в постели и тяжело дышу. Тело ватное. Чувствую только отдельные его части. Ощущение появляется и тут же пропадает. Будто отрезают — ту же ступню, к примеру, и сразу же пришивают обратно. Спины словно и не существует. Такое чувство, словно позвоночник полностью вынули.
Хватаю ртом воздух. И замечаю печальное. Мои волосы — чудесные и только-только обретшие здоровый вид — стали значительно короче. Раньше доходили почти до талии, а сейчас едва плеч касаются.
Из горла вырывается ужасный хрип. От этого звука прихожу еще в больший ужас. Одеяло сползает с груди. Гляжу вниз.
Лучше бы не смотрела.
Я утыкана иглами и облеплена какими-то крупными пластырями. Шея, руки, плечи. Даже из головы что-то торчит. Тело прикрывают полосы ткани, скрепленные продольными полосками поменьше. Одеяние едва касается кожи и гуляет по мне, как парус, подхваченный ветром.
Снова судорожно выдыхаю.
Дикий сушняк. Хочу выпить океан со всеми его обитателями.
За стеной шум. Знакомый детский голосок.
Тот ангелок-белячок, обожающий повопить. И с ним кто-то еще. Взрослый мужчина.
— Давай же, Такеши! — возбужденно пищит за дверью мальчишка. — Быстрее! Она проснулась!
— Не может быть. — Мужчина спокоен и говорит с легкой ленцой. — Тебе показалось.
— Нет! Она разговаривала со мной! Мама проснулась! Правда!
Мне это не нравится. Убеждаюсь еще раз, что никого, кроме меня, в палате нет. Значит, пацан меня имел в виду?
Меня назвал «мамой»?!
Хочу расхохотаться, но в груди слишком болит. А еще начинает тошнить, но позывы также резко прекращаются.
— Пойдем, Такеши! Я покажу тебе маму!!
Почему бы тебе не заткнуться, ребенок?
Становится страшно. Чувствую, что что-то не так. Паника нарастает.
Свешиваю ноги с края кровати, провода натягиваются. Часть игл вылетает из левой ноги. Прижимаю к губам ладонь, боясь завизжать от боли. От локтя тоже что-то отлетает. За мной движется попискивающий прибор на колесиках. Боль не такая уж сильная — далекая, туповатая, выдержанная. Но из игл выливается какая-то прозрачная жидкость. Из других — голубоватая. На белоснежной простыне остаются красноватые пятна. Вряд ли это кровь.
Но что, черт побери, они в меня вливали все это время?!
Страшно паникую. Никогда так не боялась. Даже когда жила в Клоаке. Но большую жуть наводит шестилетний мальчишка, беспрестанно втолковывающий невидимому мужику, что его мама проснулась.
Срываю с себя остатки игл и поспешно опускаю ноги на пол. И тут же тяжело падаю на колени. А потом плюхаюсь на задницу.
Ноги совсем не держат. Руки безвольно провисают, и кисти, ударившись о твердую поверхность, безжизненно замирают.