– Ты не должна была, – говорит он, когда мы заходим. – Не должна была чистить подъездную дорожку родителей. Зачем ты поехала?
– Если бы никто ее не почистил, твоей маме пришлось бы делать это самой. Дебора в брючном костюме от Гуччи? В такой-то снег? – сухо хмыкаю я. – Настоящая катастрофа. Так что, сказала я, не в мою смену, снег.
Глаза у него огромные. Если прежде он думал, что меня подменили фэйри, то боюсь даже представить, кем меня считают теперь. Подталкиваю его к дивану и приношу завтрак, а потом касаюсь лба, убедиться, что жара нет. У него так очаровательно торчат волосы в разные стороны, что я не могу удержаться и провожу по ним рукой. Он теряет дар речи. Ну я почти что образцовая мама из пятидесятых годов. Кажется, начинаю привыкать удивлять его до потери дара речи. Упоительное ощущение.
– А там красиво, – после пары укусов сэндвича все же произносит он, кивнув в сторону окна. Голос слегка охрип, наверное, от напряжения после долгого разговора с Деборой. И века не хватит исправить весь вред, что она ему причинила, но я начну с ментоловой мази и увлажнителя воздуха. – Весь этот снег. Как на рождественской открытке.
Конечно, он так думает, в тепле и уюте своей фланелевой пижамы и тапочках. У меня же снег не вызывает никаких положительных ощущений. Чтоб его. Пусть глобальное потепление поторопится и вообще отменит весь этот сезон. Я что-то невнятно хмыкаю в ответ и бреду к ванне, на ходу сбрасывая одежду.
– Сейчас приму душ и, наверное, подремлю, – говорю я. – Ты справишься сам?
Он кивает, по-прежнему удивленно. А ведь не должен так удивляться хорошему поступку. То, что для других пар данность, в нашем случае не работает, и вина в этом только моя. Я отказывала ему в простых мелочах, добром отношении за то, что мне его добрых поступков было мало, и посмотрите, к чему это нас привело.
В итоге я сплю дольше, чем собиралась, потому что будильник так и не сработал. Может, мне приснилось, что я его поставила? Тащу свое измученное тело вниз и слышу оклик Николаса из другой комнаты:
– Подожди! Еще нельзя!
Он закрывает мне глаза ладонями и ведет в сторону кухни, где я десять минут изумленно молчу и жду.
– Ну все! Можешь входить! – хрипло зовет он.
– Ты должен беречь голос, – говорю я, идя на звук его шаркающих тапочек. И замираю как вкопанная на пороге малой гостиной.
Он все поменял там: убрал телевизор и переставил свой стол к другой стене. Вплотную к его стоит и мой стол, уже не на самом сквозняке в углу гостиной. Это больше не его кабинет, а что-то общее. Мои ботинки рядом с его. Мои свечи. Его игрушечный поезд. Его шкаф с выдвижными ящиками. Мой книжный стеллаж с моей художественной литературой и его книгами нон-фикшен, его коллекция чернильных ручек и мой зверинец диковинок из «Барахолки». Союз двух личностей.