– Через пару дней ее не будет, – сообщает Николас, заметив мой взгляд, когда мы оба выходим. – Ему нужно найти кого-нибудь, кто помог бы ее вытащить.
– Кому?
Вряд ли он слышит мой голос за хрустом сухих листьев. Где-то они слежались плотненько, в других местах кажутся воздушными, так что приходится внимательно следить, куда наступать, а то еще лодыжку сломаю. Чтобы удержать равновесие, хватаюсь за невысокую елочку. Совсем коротышечка, истощенная и скрюченная.
– О-о-о, – вздыхаю я. – Бедненькая.
Он снисходительно хмыкает, и мне хочется его ущипнуть. Вот опять, принижает все, что бы я ни сказала, даже если я права.
– Пока мы не зашли внутрь, – произносит он, останавливая меня за рукав. – Скажи, как тебе?
– Что? – непонимающе моргаю я.
Он обводит рукой дом, и я следую за жестом взглядом. Это… дом. Вероятно, старый. Темно-коричневые горизонтальные полоски дерева, весенне-зеленые ставни, одна свисает криво. Глубокое крыльцо с шатающимися, будто пьяными ступеньками, золотистый отблеск от дверного колокольчика. Дымоход – столб из круглых неровных камней, окна – жизнерадостные квадратики оранжевого цвета, точно лампа Тиффани. Волна листьев приливом поднимается по облицовке восточной стены, аж до широкого окна из витражного стекла, должно быть, гостиной.
– Ничего, наверное. Чей он?
– Наш.
«Наш», – отдается эхом. Что за белиберда? Бесспорная ложь.
Я щелкаю пальцами и замораживаю время. Поворачиваюсь, чтобы посмотреть ему прямо в лицо. Занявшее тело Николаса существо смотрит на меня с одновременно довольным и торжественным видом, и у меня такое чувство, что оно хорошо, даже слишком хорошо видит, что я только начинаю просыпаться от своего долгого сна. На нем опять очки, глаза поблескивают за темно-серой оправой, из-под шапки выбиваются кудри, на вид такие мягкие, что я едва успеваю одернуть себя и не протянуть руку – было бы слишком дерзко. Он мой жених, но на самом деле нет. Я не знаю, что мы. Кто мы.
Запускаю привычный ход времени, и он улыбается.
– Добро пожаловать домой.
Вот вам и картина эпохи Ренессанса: я вся в недоумении, торжествующий Николас. Секундная стрелка медленно ползет, отсчитывая два миллиона лет, а затем…
– Что ты хочешь сказать – «наш»?
– Я его купил. – Все это время он смотрит мне прямо в глаза.
Это…
Но…
Я…
!!!
Николас перевернул все с ног на голову; мир делает в воздухе кульбит. Я ничего не понимаю. Купить дом и ждать, что я в него перееду, – где тут смысл? Мы боролись за право жить в белой съемной коробке. Боролись, пытаясь заставить другого сдаться и исчезнуть с глаз долой.