День второй, как казалось, записал он в блокнот. Проснулся, а может быть, не спал вовсе, не знал, как определить.
– : —
Ах, какое утро, тишина во дворе, наркоманы в себя поприходили уже и ползком выбираются из нор великого сожаления. Девочки с косичками лыбы давят и в салки играют на мокром асфальте, папы клюют горох и уже мечтают о стакане пива, мамы утюжат. Малыш Жа берет книгу и сигареты, прыгает в электричку до центра и счастливо клюет носом в опиатах гудков позывных. Красный бородач с культяпками вместо ног въезжает в вагон на помосте с колесиками, улыбается в 4 гнилых зуба, от него пахнет водкой и временем. И айда играть на баяне, айда петь песни про любовь, которой не было, про урок, которые уважали, про красную ленточку в волосах, за которую отдал ноги. Грустно, плохо, подло, но так здорово, так живо, как сама смерть пляшет на проходе сонных деятелей ничего, а те ей конфеты раздают и монетками звенят нехотя. Подлецы.
октябрь, 20.
03:05
– Время Станиславовна, это опять вы? Твою мать. Зачем же вы будите меня посреди ночи таким громким звуком моих наручных часов? Они ведь даже не на руке. Я же все часы обезглавил. И что это у вас, новый наряд? Вам идет.
Она улыбалась, ее длинное синее платье издавало запах пряностей и только что политых цветочных горшков на их утреннем ложе. Малыш Жа наслаждался ей впервые, он соскучился по ней за эти дни.
– Я пришла оповестить вас, мой хороший, что вам плохо будет. И совсем скоро. – Тут ее рот искривился, но оттого стал еще прекраснее. – Видите, как я красива? Это единственная красота, которую вы хотите видеть теперь. Но я вас не люблю, как и вы меня. Не создавайте себе кумира, как говорил прекрасный заблудший мужчина в пустыне, коего я водила за собой по пятам 40 лет. Прекрасное… Время было.
– А зачем вы меня предупреждаете? Со дна постучали?
Она зашевелила кистями рук, как будто хотела улететь от малыша Жа, но не могла.
– Мне нельзя отвечать на такие вопросы, премии лишат, – с тоской шептала и все не улетала она. – Там уже шуршат над нашими разговорами белокожие и багряные ангелы, а они еще те кротики. А слепой, как известно, будет поведен хромым. Из нас двоих вы – слепой и хромой. Ведитесь, дорогой мой.
– Вы так прекрасны…
– Нет, вы ненавидите меня.
– Не это ли высшая форма любви?
– Не эта, – вздыхает Время Станиславовна. – Есть и выше. Мне не дотянуться. А вы выше, вы – попробуйте.
– А куда тянуться-то? – потягивался сонный Жа.
– В небо, – гордо блестят ее бесцветные глаза. Часы тикают еще недолго и умолкают. Жа растворяется в цветах, зарастает мхами и муравейниками. Приходит ни день ни ночь, пространство ластится в тело, иждивелое, слабое, забывчивое.