– Ах ты, чертова сука.
Банка килек улетает в стекло пустого почти серванта и взрывается красным цветом. Кровью маленьких человеческих рыбок они стекают на пол к ногам Времи и ничего собой не представляют больше, только пятна смерти разбегаются по комнате и волочатся лениво тухлым запахом в присутствии ее.
– Не попал.
– А в вас можно ли попасть? Если бы можно было, я бы вас прикончил этой же банкой килек, изрубил бы вас острыми концами и выкинул на балкон замерзать.
– Вы уже резали меня, точнее, себя, а думали, что меня. Ловко! И что вышло?
– Вышло замечательно!
Жа поднял с пола тельца стеклянных рыбешек, сдул с них прозрачную стружку и закинул в рот. Потом поковырялся в ухе от боли, выбил пару пробок и сел на пол подбирать остатки. Было очень вкусно и больно, как при рождении.
– : —
«мой бог рыба,
словил – съел,
вымыл трупики костлявые,
кровью умытые,
похоронил
в мусорном ведре,
как все остальные».
12:55
– Ты в порядке? – Асса строго смотрела на малыша глазами недовольной матери, чей ребенок вылил кашу на пол и теперь, довольный, сидит с ложкой в руках, сытый своим поступком.
– Да, очень вкусно, спасибо.
– Ты порезался.
– Где?
– Да вот же, – она указывает на правую руку малыша, из-под рубашки виднеется рана. — Это же не сейчас?
– Это я ставил эксперимент. Неудачный.
– А еще на губах. У тебя кровь. Ты изрезал все губы, дурачок. Как же ты?..
Темные горячие губы ее поцеловали раненые губы малыша, и густонаселенные горем миры в голове его улетучились вместе с яростью переживаний за собственную веру в жизнь, голод и тошнота выветрились, а ее запах остывшего от чувств тела делался для малыша запахом кадила в молитве утерянного в херувимах тела монаха, покрывшегося в страстях мхом и клевером.
– Как же вы красивы, как песнь ангелов в электричке на Москву. Как же вы терпеливы и сухи, как летняя ночь. Странные игры, не так ли? – Время Станиславовна подходит ближе, почти впритык, и проводит языком по щеке Ассы, целует ее в густые волосы и плюется в сторону. – Она чудо. Я бы ее любила, но нельзя.
– А я бы вас удушил, но тоже нельзя, – шепчет малыш Жа.
– Что? – волнуется Асса.
– Все хорошо.
– У тебя кровь на вкус как молоко. Как мамино молоко из груди. Молоко моей мертвой матери, понимаешь?
– Поцелуй меня еще.
– А где твоя мать, Жа? Где же она? Почему ты не видишься с ней? – Асса вытирала свои губы рукавом белой рубашки. Жа смотрел на ее рукав с горьким комом в горле. Ему было жаль видеть, как белое становится бурым.
– Она позабыла о том, что у нее есть сын. Я не хочу ей напоминать, память хуже ада.