– Была я совсем недавно юной девушкой, и влюбилась я в Ивана. Да, и как не влюбиться!! Глаза голубые, что январский снег, чуб – зерна пшеничного цвета, а по профессии – кузнец. Росточку, не так, чтобы большого, кряжистый, но силушкииии – немереной!
И вот стоим мы с Ванею, за ручку держимся. Раньше-то, как было: парень только за руку взял, а сердце сливочным маслом тает, не то, что сейчас. Нет, я не в осуждение, – тут же поправилась баб-Таня, славившаяся своей лояльностью к молодёжи, – просто сейчас по-другому. Жмёт мне Ваня ручку и к себе всё ближе притягивает, и уста его алые, – перешла баб-Таня на сказочный слог, – к лику моему уж близко-близко. Ой, думаю, поцелует сейчас! И губы к нему сама протягиваю, а голова кружится от счастья. Ох, остановись, мгновенье! Как вдруг, откуда ни возьмись, колдун наш местный – Варлам. Чудной он был, с нечистью, говорят, якшался, а не старел вовсе, как в бочке с капустой заквасили его. Годы идут, а он – молод. Проходит он, стало быть, мимо, наклоняется ко мне и в самое ухо говорит:
«Хочешь, Танюшка, мгновение остановлю для тебя?»
«Хочу, конечно, хочу, дяденька Варлам!» Самые сладкие минуточки переживать бесконечно, кто ж не хочет?
«Только учти, жизнь отдашь за этот поцелуй. Всё равно хочешь?»
« Да», – выдохнула я, и упала Ивану на грудь. И опалило губы любовным жаром, и застыли мы в упоении.
Баб-Таня обвела взглядом притихших девчат, держала паузу, ждала.
– И что, баб-Тань? Ведь, живая ты? – не выдержала одна из девчонок.
– То-то и оно, – баб-Таня снова замолчала и молчала теперь долго, остановившимся взглядом глядя в тёмное окно, за которым и видно-то ничего не было.
– То-то и оно, – повторила она снова. Жизнь отдала, что ж, что живая?
Ну, рассказываю дальше. Так целуемся мы с Ванею, сердце горит, время стоит. И стоит, и стоит… Час прошёл, год ли? Только чувствую я, есть как-то хочется. Да, и до ветру сбегала б, не отказалась. И чем далее мы с Ванею любовь свою выражаем, тем сложнее терпеть. И ноги уж затекли, стоямши, и губы распухли. И вообще, чегой-то Ванька навалился на меня, как будто стоять не может?
Приноравливалась я, приноравливалась, терпела-терпела, да и оторвала Ваню от груди своей! (Девчонки посмотрели на грудь с опасливым уважением) губы утёрла и говорю:
«Прости, Ваня, очень мне уйти хочется. Жизни не жалко».
И в туалет дунула. Бегу, и всё тяжелее мне, одышка какая-то появилась, о которой я раньше и не слыхивала. Сначала недосуг был, а опосля глянула в зеркало: «Мамочки мои!» Старуха на меня глядит, толстая, да косматая! Так жизнь и прошла, пока я Ивана поддерживала.