– Но, хоть, жива, баб-Тань? Не в могиле ж? – рассудительно произнесла та же девчонка, хотя по голосу было слышно, что жизнью жизнь баб-Тани она не считает. Какая у старухи жизнь?!
– А что ж с Иваном стало? – спросила самая юная из девчат, где он?
– Погиб Иван. Почитай, сразу, как время для нас опять пошло, и мы стариками сделались. В лес пошёл за дровами, деревом его придавило. Считай, жизнь свою мы с ним за любовь отдали. Так что, не торопите, девоньки, жизнь, но и не останавливайте. В прошлом не застревайте, жизнь пройдёт, не заметите как.
Ну, и ладно, ладно, заговорила я вас. Пирожок-то ешьте, ешьте. И чай совсем остыл!
Баб-Таня захлопотала вокруг стола, стерев с морщин предательскую слезу, которую, впрочем, никто и не заметил.
Лёха разлепил глаза, когда поезд вынырнул на мост между Коломенской и Автозаводской. Глаза можно бы и не открывать, что он там не видел? Голубеющий вдалеке новый прессово-сварочный корпус, в котором он работал, или поблёскивающие стёклами «стотридцатые» на открытой площадке готовой продукции?
Голова болела нещадно, боль колыхалась тяжёлой жижей между веками и затылком. Странно, но Лёха ничего не помнил. Нет, конечно, то, что он ехал на работу на родной ЗИЛ во вторую смену, он знал абсолютно точно. Но отчего такая тяжесть в голове, и почему он спит в метро днём, не понимал никак. Прямо перед ним высокий парень в джинсах и кроссовках, надетых почему-то на босу ногу, держал перед собой маленькую чёрную пластину, неотрывно на неё глядя. Лёха изумился сквозь вату в голове не столько пластине, сколько торчащим над кроссовками голым щиколоткам: «Забыл, что ли, про носки?» Но размышлять не хотелось, и Лёха вновь провалился в сон на оставшиеся пару минут до своей остановки.
Лишь ступив на эскалатор, Лёха окончательно проснулся, хотя странные болезненные ощущения во всём теле остались. Верхний вестибюль поразил его неожиданным светом и ширью: исчезли многочисленные висящие аппараты для размена монет, тётеньки в голубых халатах, торчащие в окошках, и очереди к ним, сдвинута в угол театральная касса, у которой нет-нет да останавливались поглазеть выходящие на улицу. Турникеты «подросли» и «постройнели»: вместо обшитых лакированным ДСП привычных приземистых мигали лампочками и открывали стеклянные дверцы перед каждым пассажиром элегантные из стекла и блестящего металла сооружения.
«Ремонт сделали?» – попытался найти объяснение этому роскошеству Лёха. Дубовая дверь, привычно качнувшись, выпустила его на улицу. В первую секунду он даже оглянулся назад, решив, что вышел не на своей станции, хотя как такое может быть? Автопилот Лёхи работал исправно, неизменно приводя его либо домой, либо сюда, на Автозаводскую. Да, монументально возвышались колонны из черного гранита, справа темнел памятник погибшим в войне, слева белело за деревьями здание райкома. Но больше никаких меток, никаких маячков! Где «Адресное бюро», где «Пельменная»? Где ларьки? Где бабушки, разложившие на картонках нехитрую снедь: квашеную капусту, огурцы, семечки? Где очереди, в конце концов? Почему даже молодые девчонки одеты так скромно и бедно? Где кожаные куртки, высокие начёсы, яркий макияж?