Лёха сбился, начав считать, сколько лет назад эти полгода были.
– Ну, в апреле восемьдесят седьмого, если точно, заселились. Я на работу ехал, во вторую мне сегодня, закемарил. На улицу вышел – дурак-дураком. Может, сдвиг по фазе у меня? Пацан какой-то, весь на проводках, сказал двадцать-семнадцать сейчас. Это мне сколько лет-то?
Водитель (сейчас Лёха разглядел у него табличку на груди «Николай») смотрел несколько ошалело и молчал. Потом сказал раздумчиво:
– Если у тебя белая горячка, то откель талоны на сахар? Единый, говоришь? Ну-ка?
Лёха выдернул проездной, вытащил рубль, из кармашка на джинсах вытянул, не без труда, заначку – мелко сложенную трёшку.
Водитель Николай смотрел на эти богатства с удивлением и умилением. Узнавание явственно читалось на его лице, но не произносил ни слова..
Лёха тоже молчал, боялся услышать очевидное.
– Дааа. Дела, – наконец произнёс водитель, не сводя взгляда с мятого трёшника. – Две тысячи семнадцатый на дворе, это точно, – и продолжил:
– Пятнадцатое января две тысячи семнадцатого года.
Сердце Лёхи ухнуло в пропасть. Он схватился за блестящий поручень. Неимоверные горечь и обида нахлынула на него. Этому мужику можно верить, это тебе не юнец с проводками. Горечь от того, что жизнь, можно сказать, уже прошла, а он, Лёха, и не жил вовсе. А обида? Почему именно его выхватили невидимым огромным пинцетом из устроенной жизни и поместили сюда, почти на тридцать лет вперёд, во враждебную непонятную жизнь, где даже за проезд на автобусе нужно платить 50 рублей? И почему (Лёха напрягся: две тысячи семнадцать минус тысяча девятьсот восемьдесят восемь) даже не на тридцать, а на бестолковые двадцать девять лет???
Он очнулся от слов водителя:
– Под турникет подлезь, довезу тебя. Но если контроль, уж не обессудь.
– Да-да, спасибо, шеф, – Лёха огляделся, согнувшись, прошёл под рогами шлагбаума и сел на высокое место у окошка. Автобус меж тем почти заполнился. Над кабиной водителя крутились светящиеся буквы, что-то говорил приятный женский голос, двери закрылись. И автобус повёз Лёху домой.
***
Он глядел в окно бездумно. Красота, конечно, вокруг невероятная! Будущее! Чистые улицы, шикарные машины, которым никто не удивлялся, не стоял по обочинам, разинув рот. Исполинские дома, хотя многие – узнаваемые. Золотая главка над белой церковкой блестела прямо посреди многоэтажек. Справа по ходу поднялись высокие стены: Коломенское. Отреставрировали, значит? Лёха припомнился июньский вечер, выпускной. Близкий, чёрный-чёрный, бархатный-бархатный свод неба, как крышка шкатулки, если представить себя внутри неё. Душный запах сирени и золотые точечки звёзд только усиливали это сходство, давая исключительное ощущение замкнутости и защищённости мира. Придя домой, Лёха сразу нарисовал эту чёрную шкатулку, а в ней – своё красное трепещущее сердце. И, несмотря на затёртость образа, этот рисунок нравился всем, кто его видел. А вот – здание МИФИ: абсолютно та же серо-жёлтая громада, те же знамёна из камня, ворота, ёлки – ничего не изменилось.