– Я ни при чём, парни! – орёт он себе за спину. – Сами видите, как сильно Ан-ни хочет остаться со мной наедине!
Идиот. Пьяный придурок, вот он кто!
Я стараюсь сохранять спокойствие, пока усаживаю его на пассажирское сидение своей машины. Ник при этом норовит, то обнять меня, то мазнуть губами куда придётся, продолжая жестоко насмехаться. Мне жутко обидно и больно, но я держу себя в руках.
Что я уяснила для себя давным-давно, так это то, что тратить свои нервы на пьяных глупо. Не поймут. Останутся при своём мнении. А на утро и вовсе обо всём забудут. Тут только перетерпеть – ничто другое не поможет.
Я пристёгиваю на Нике ремень безопасности, пока он прижимается носом к моей шеи, и, передёрнув плечами, обхожу машину.
Всё меняется, стоит нам отъехать подальше от ребят.
Никлаус перестаёт идиотничать, трёт лицо ладонями и сообщает очевидное:
– Вот это я нажрался.
Я не сдерживаю фырканья и тут же чувствую на себе его тяжёлый взгляд, но говорит он совсем не то, что я ожидаю:
– Я вёз тебя сюда не за этим.
Что это? Сожаление в его голосе?
Я бросаю на него осторожный взгляд, боясь пропустить нужный поворот на выезд с территории аэропорта, и вижу, как он хмурится.
– А зачем? – осторожно спрашиваю я.
– Не знал, что они сегодня здесь собрались. Хотел… Да плевать. Неважно.
Я сворачиваю машину направо, облегчённо выдыхаю, проезжая знакомые сетчатые ворота, и выруливаю на пустынную Айрпорт-авеню. В мыслях зудят слова Никлауса. Что он хотел? И почему мне так сильно хочется это знать?
Но я не задаю вопросы вслух. Не нужно. Да и бессмысленно. Всё, что он может ответить, не будет гарантированной правдой. И дело тут не только в его состоянии. Я вообще не представляю, был ли он хоть раз со мной по-настоящему откровенен…
И вот скажите мне, почему это так больно осознавать?..
Я хочу закрыть глаза, чтобы успокоить тревогу в сердце, но, понятное дело, не могу. Сначала нужно благополучно доехать до дома, проводить Никлауса до его комнаты, а затем запереться в своей и обо всём подумать. Хорошенько так, основательно. Да…
Повезло, что аэропорт находится не так далеко от дома, и до него напрямую ведёт Дьюи-стрит, до которой мы доезжаем в полной тишине, не считая рёва мотора да звука шин по асфальту.
Здесь-то Никлаус и решает прервать молчание, хотя я предполагала, что он пять минут назад отрубился:
– Что случилось с вашими родителями, Ан-ни? Как они умерли?
Такта – ноль. Впрочем, где Никлаус, и где такт, верно?
Я смотрю на него пару секунд: его голова покоится на подголовнике кресла, глаза закрыты. Словно он задал вопрос, даже не надеясь услышать ответ. И вот что странно: я задумываюсь на тем, а была ли я сама с ним по-настоящему откровенна?