Горечь в словах Кожевникова обнадёжила, Ирине показалось, что если она всё объяснит, всплакнёт, то сердце Миши дрогнет. Он поймёт её и пожалеет, как тогда, в перевязочной.
– Это всего лишь закорючка, – через силу улыбнулась Бочкина, потянулась к мужчине, желая обнять. – Я так не считаю, и не считала никогда. Просто все подписали, и Снегирёва могла подумать…
Ирина оборвала себя на полуслове, вдруг внезапно поняв, какой бред она сейчас несёт, насколько нелепо звучат её оправдания.
– И что бы произошло, если бы ты не поставила свою подпись? – глаза полоснули резко, больно, словно вскрывая абсцесс. – Тебе бы отрубили голову? Сожгли на костре? Лишили руки или ноги? Ты предала меня, Ира, просто так, не от страха за свою жизнь, не за награду, и этот факт ещё противнее, ещё гаже. Все вы – жалкие, запуганные твари. Готовые лизать задницу больному, боясь его жалоб, целовать ноги начальству, лишь бы оно не разгневалось. Вы не медики, вы– медицинские проститутки. Хотя нет, те за деньги торгуют своим телом. Вы– шлюхи, готовые пасть ниц, ради грошовой выгоды – доброго слова со стороны начальства, хорошего отзыва от больного на сайте « Медицина». Прощай, Ирина Петровна, и будь здорова, не кашляй!
С этими словами, хирург встал, и принялся стягивать с себя куртку от костюма, давая понять, что мужчина переодевается, и посторонней женщине делать здесь больше нечего.
И вновь Ирина плакала, сидя на полу в перевязочной. Из коридора потянуло ужином, больные сегодня будут есть гречку, гудела под потолком неисправная люминесцентная лампа, за окном сгущался сумрак, а в груди Ирины, подобно змею, тугими кольцами, свернулось одиночество.
Спасательный круг.
За окном, всеми оттенками жёлтого и красного, бессовестно полыхал отвратительно – великолепный осенний день. Ритка, чья кровать была плотно придвинута к окну, с тоской глядела на качающиеся, облитые золотом верхушки тополей. Золотое на ослепительно – голубом, красиво, завораживающе и недоступно!
Ритка прикрыла глаза, стараясь себя убедить в том, что в ярком сентябрьском дне нет ничего особенного, всего лишь агония природы перед смертью. Ведь весна– это рождение, лето – жизнь, зима – смерть. А осень, стало быть – агония. Так к чему сожалеть? Да и кто знает, может вся эта осенняя мишура лишь за перегородкой мутного оконного стекла кажется такой уж чарующей? А на самом же деле, меж деревьев гуляет колючий пронизывающий ветер, поднимая вверх пыльную, уже начинающую подгнивать, листву? Прямо как наше государственное здравоохранение, на экранах телевизоров – в шоколаде, и современное оборудование имеется, и врачи каждому готовы задницу вылезать, и зарплаты-то медикам подняли, а копни глубже – так найдёшь не шоколад, а кусок засохшего дерьма.