Стабз - не такая уж редкая фамилия, так что, прочитав "Миссис Стабз" на ярко начищенной медной дощечке у двери одного из домов на Дьюк-стрит, куда я часто носил письма, я и не подумал разузнать, кто такая эта миссис Стабз и не доводится ли она мне родственницей.
Однажды у молоденькой служанки, которая вышла взять почту, не оказалось мелочи, и она позвала хозяйку. Из гостиной вышла старушка в чепце с лентами, надела очки, прочла адрес на конверте, поискала в кармане монетку и извинилась перед почтальоном за то, что задерживает его.
- Ничего, сударыня, - сказал я, - не извольте беспокоиться.
Старушка вздрогнула, сорвала с носа очки и зашаталась, забормотала что-то, потом громко вскрикнула и бросилась мне на шею, рыдая:
- Мой мальчик, дорогой мой мальчик!
- Как, матушка, - говорю я, - так это вы?
Я сел на диванчик в передней и предоставил ей возможность целовать меня, сколько ей нравится. Услыхав крики и рыданья, на лестницу выбежала женщина - моя сестра Элиза, собрались жильцы. Горничная приносила то стакан воды, то еще что-то, а я был предметом всеобщего внимания. Но задерживаться у них мне было нельзя: нужно было разносить письма. Однако вечером, после работы я вернулся к матери и сестре, и тут-то, за бутылкой доброго старого вина и блюдом чудесной тушеной баранины с репой, я наконец расположился со всеми удобствами.
Декабрь. "Зима междоусобий наших"
Матушка, оказывается, держала пансион в доме на Дьюк-стрит вот уже больше двух лет. Я узнал кое-какие столы и стулья из дорогого моему сердцу Слоффемск-вигла, а также чашу, в которой велел сварить тот знаменитый пунш в день отъезда матушки и сестер, - правда, они его и не пригубили, так что допивать пришлось мне самому уже после их отъезда, но это к делу не относится.
Вы только подумайте, до чего повезло моей сестре Люси! Этот Уотерс влюбился в нее, и она вышла за него замуж, у нее теперь дом полная чаша недалеко от Слоффемсквигла и собственный выезд. Я предложил Уотерсу забыть прошлое, но он оказался ужасно злопамятным и до сих пор не желает со мной знаться. К тому же он имел наглость объявить, что прочитал все до одного письма, которые я послал матушке, и так как все они содержали просьбы о деньгах, то он их одно за другим сжег и не сказал матушке ни слова. Уотерс давал матушке пятьдесят фунтов в год, и не будь она такой разиней, то могла бы получать от него в три раза больше; но старуха была, видите ли, слишком щепетильна и не желала брать больше, чем ей нужно, даже от родной дочери. Она и от этих-то пятидесяти фунтов намеревалась отказаться; но когда я переехал к ним, мне, естественно, понадобились не только стол и квартира, но и карманные деньги, так что я забрал эти пятьдесят фунтов себе, - мало, конечно, но все-таки хоть какие-то деньги.