Старик Бейтс и капитан Уотерс дали матушке сто фунтов, когда она от меня уехала, - везет же человеку, черт подери, не то что мне! - и так как она сказала, что хочет сама зарабатывать себе на жизнь, то было решено снять дом и пускать жильцов, что она и сделала. Второй и третий этажи давали нам в среднем четыре гинеи в неделю, а первый этаж и мансарда еще сорок фунтов в год. Раньше матушка с Элизой жили в верхней комнатке, что окнами на улицу, но потом ее занял я, а они переселились в клетушку для прислуги. Лиззи была рукодельница и зарабатывала шитьем еще около гинеи в неделю, и после уплаты за дом у нас оставалось на хозяйство почти двести фунтов в год, так что дела наши, как видите, шли неплохо. Женщины к тому же ничего не едят: мои так могли по неделям жить без мяса, - бифштекс или отбивную подавали только мне.
Матушка и слышать не хотела, чтобы я продолжал работать почтальоном. Она заявила, что ее ненаглядный Роберт, сын ее любимого Томаса, ее храбрый солдат, и так далее, и так далее, не должен трудиться: он должен быть джентльменом, - я, разумеется, им и был, хотя на пятьдесят фунтов в год не очень-то развернешься, ведь нужно еще и одеваться, как подобает джентльмену. Рубашки и прочее белье мне, конечно, дарила матушка, на них мне не приходилось тратиться из своих пятидесяти фунтов. Сначала она было заупрямилась немножко, хотела, чтобы я платил за стирку, но потом, конечно, все уладилось, - ведь я же был ее обожаемый Боб, понимаете, ради меня она пожертвовала бы всем на свете. Представьте, она однажды изрезала роскошную черную атласную шаль, которую ей подарила моя сестрица миссис Уотерс, и сшила мне из нее жилет и два галстука. Старушенция была сама доброта!
Я прожил так лет пять, довольствуясь пятьюдесятью фунтами в год (может, я и сделал в то время некоторые сбережения, но не об этом сейчас разговор). Все эти годы я вел себя как самый любящий и преданный сын и уезжал из дому только раз в год летом, проводя месяц в Грейвзенде или в Маргете, - поездка туда всей семьей стоила бы слишком дорого, а мне одному, холостяку, была вполне по карману. Я считал себя холостяком, потому что сам не знал, женат я или нет: об этой хитрой змее миссис Стабз я так больше и не слышал.
Я никогда не заходил в трактир днем, потому что обедать не дома мне было не по карману, - попробуйте-ка пожить на нищенские пятьдесят фунтов в год! Однако посидеть там вечерок я любил и частенько являлся домой в весьма веселом настроении. Спал я до одиннадцати утра, потом завтракал, читал газету, потом шел прогуляться в Хайд-парк или в Сент-Джеймс-парк, в половине четвертого приходил домой к обеду, и тут-то я заряжался приятным настроением на весь остаток дня. Матушка была совершенно счастлива, и я жил у них с сестрой без всяких угрызений совести.