На углу Вены и улицы, по которой я прихожу, стоит восколицый старик в штопанном пальтишке и позолоченных очках без линз. Перед ним на рваном целлофане аккуратно разложены книги. Старик стоит тихо, понуро – видимо, давно смирился, что его добро никому не нужно. Он прячется от всеобщего безразличия за поднятым воротником пальто, поводит то вздёрнутыми плечиками, то потухшим взглядом. Проходя сквозь несуществующие линзы очков, печаль в его глазах усиливается многократно. Но как только я подхожу, старик оживает. Во взгляде начинает светиться что-то похожее на надежду, воск вокруг рта тает, плывёт, застывает в форме улыбки.
– Возьмите что-нибудь. Тут у меня – наше всё: Набоков, Чехов, Достоевский, Толстой, Пушкин, Ахматова. А здесь вот Пелевин, Прилепин. Из застенного – Хемингуэй, Ремарк, Гюго, Ше…
– У тебя ничего нет, а у меня есть эмка. Дам половину, если скажешь, что мне надо.
– Конечно-конечно! Всё, что захотите!
– Мне не надо всё, что захочу. Мне нужен человек. Он или она. Белые волосы такой длины. Возможно, мускулистое тело. Розовая кожаная куртка с заклёпками как сердца. Может нести с собой что-то ценное. Несколько минут назад должен был появиться со стороны этой улицы. Куда пошёл дальше, неизвестно. Видел такого?
Старик задумчиво хмурится, скребёт морщины на лбу трясущимися от волнения пальцами. Оно и понятно: целых полтаблетки всего за пару слов. Столько не заработать всеми тысячами букв, что жмутся на куске его убогого целлофана. Старик изо всех сил старается вспомнить, проходил ли здесь нужный мне человек, – но безуспешно.
– Никого ты не видел.
Я поворачиваюсь, чтобы уйти.
– Постойте, молю!
В отчаянии старик хватает меня за локоть, но пугается собственной дерзости и тут же отдёргивает руку. Он тычет жёлтым пальцем вдоль Вены.
– Видел! Видел такого! Туда он пошёл, туда!
– Сказала же, мне не надо всё, что захочу.
Хреновая попытка, попробую ещё. Надо выбрать кого-то помоложе, у кого острее глаз и не скрипят мозги. Я останавливаюсь в стороне от толпы доходяг, глазеющих на крысолова. Это кряжистый мужичок в сдвинутой на затылок шахтёрской каске с разбитым фонариком. Цепкий взгляд, хитрый прищур. На шее у него висит шнурок, а на нём болтается облезлая крыса, у которой шерсти больше, чем мяса. Позади торговца топчется верзила, прямоугольный и внушительный, как дубовый шкаф, с несоразмерно маленькой головой – до того, что ей трудно подобрать предмет для сравнения. В руках у него бита. Понятно: это телохранитель. Отсюда и сравнение приходит на ум само: с головой маленькой и явно пустой, как мячик для игры с ракетками. Крысолов в который раз обводит глазами окружающую его толпу, останавливается на мне и на радостях хлопает себя по каске.