Недалеко отсюда есть Дыра. Это огромная яма в несколько кварталов – крохотная язва в самом сердце разлагающегося города. В её недрах громоздятся руины опавших зданий, клубки искорёженных балок и труб, залежи ископаемых автомобилей и танков – всего такого, что когда-то называлось достижениями цивилизации. Цивилизация рухнула вместе с достижениями на дно – и, пока никто не видит, туда же я сброшу труп. Там его вряд ли найдут – достижения теперь мало кого интересуют, а цивилизация и подавно.
Первым делом я натягиваю повязку обратно на лицо трупа и закрываю ею носовую дырку, чтобы не коснуться случайно жуткого рубца и ничем не заразиться, пока буду нести тело. Потом застёгиваю ширинку на штанах типа, чтобы ниоткуда не торчало никаких неудобных сучков, пока буду тащить это костлявое бревно. Затем обшариваю его карманы, нахожу пару сине-белых капсул, бережно завёрнутых в целлофан, и одну таблетку от мигрени. Она точь-в-точь такая же, как мои в пузырьке. Круглая, небольшая, с гравировкой «М» по центру на обеих сторонах – так универсальную валюту не перепутаешь ни с какими другими лекарствами. А вот капсулы я вижу впервые. Отнесу их химикам-менялам на блошиный рынок – они подскажут, что это и сколько стоит в понятных эмках.
Больше у типа ничего нет. Да уж, он не такой богач, как я. Наверное, припас единственную таблетку на чёрный день, когда от мигрени небо в его глазах совсем потемнеет. Но чёрный день настал для него раньше, чем он успел это осознать. А вот мне его таблетка не помешает. И одна моя. Боль утихает, но бескровно у меня над головой всё равно не становится. Что ж, буду считать, что сегодня не мой чёрный день, а этого типа – такой чёрный, что темно даже мне.
Пора идти. Я беру труп за подмышки и, пятясь, волочу его к выходу из проулка – там поперечная улица, потом ещё один проулок, а дальше Дыра. Очень быстро моё дыхание сбивается, и начинают дрожать колени. Интересно, это щуплый тип такой тяжёлый, потому что труп, или я такой слабый, потому что не ел два дня? Нет. Думать одновременно о еде и мертвечине – это не самое удачное занятие. Не выходя из проулка, я оглядываю просторную улицу. Никого не видно. Но типа я заметил не сразу, поэтому теперь решаю выждать немного для верности и присмотреться к окружению.
Вдоль улицы тянется щербатая асфальтовая дорога, а на её обочинах из земли рядами торчат белёсые стволы деревьев. Ни на одном из них нет ни листьев, ни коры. Первые навсегда унёс ветер, когда он ещё носил что-то кроме мусора, а вторую сжевали голодные люди, когда они ещё были людьми. На дороге тут и там стоят ржавые остовы машин. Без стёкол, без сидений, без колёс, без шанса, что их снова подхватит движением, – эти металлические скелеты теперь даже к Дыре никто не удосужится оттащить и в ней похоронить. На ближайшем перекрёстке с погнутого столба светит светофор сразу тремя огнями. Линзы выбиты, задняя крышка оторвана, внутренности выпотрошены – и через пустые круги просвечивает небо. Три огня показывают одно и то же: проезд запрещён. Как бы мир ни менялся, ирония его никуда не девается.