— Ты слишком влюблен в себя, Платон, — отвечаю, дыша через раз. — Мой мир тоже вокруг тебя не вертится. Иди лучше поговори на пошлые темы со своим отражением в зеркале. Оно хочет тебя сильнее…
Схватив меня за шею, заставляет подавиться собственными словами. Придавливает затылком в стене душевой и стискивает зубы, взглядом меня поджигая.
— Ты обесцениваешь свои признания, Платон…
Он склоняется ко мне, проводит кончиком носа по скуле и с утробным урчанием произносит:
— Ты сама-то в это веришь? Ты же вибрируешь сексуальным голодом, Рита. Жених у тебя, может, и старательный, но слишком условный. А я помню, как бессовестно тебя заводит нечто запретное, аморальное. — Он резко разворачивает меня спиной к себе и грудью толкает на стену. Одной рукой больно собирает мои мокрые волосы в кулак, другой скользит вниз по ребрам, огибает талию и опускается на бедро. — Как часто ты изменяла ему со мной? Во сне? В мыслях? Трахаясь с ним, но представляя меня? — змеями запускает свой шепот в мое ухо. Они туго ползут по моим нервам, накаляя их и сжимая мои мышцы мелкими тягучими спазмами. — А в какой момент ты поняла, что больше не хочешь его?
Я зажмуриваюсь, напрягаясь всем телом. Отталкиваю наползающее пеленой возбуждение. Борюсь. Молюсь. Сопротивляюсь. Но Богатырев смертоноснее огня. Смерч, затягивающий каждую мою крупицу в свой разрушающий вихрь.
Меня сводит с ума его шепот — горячий, настойчивый, опасный. Его запах — дерево, табак и мускус. Его прикосновения — собственнические, наглые, бесцеремонные, атакующие.
Умом понимаю, что достаточно отказать одним коротким «Нет!», и он отступит. А губы не шевелятся. Немеют. Дар речи исчезает, растворяется в звенящем вокруг меня раскаленном воздухе.
— Можешь не отвечать, Рита, — шепчет он, щетиной уколов мою шею и губами коснувшись вены под тонкой кожей. — Твое тело говорит громче любых слов.
Его пальцы обводят мою ягодицу и проникают ниже — промеж расставленных ног. Я тихо вскрикиваю, ощутив подушечки на пульсирующих аппетитом складках. Почти бессознательно выставляю попу назад, как сучка кобелю, но рука Богатырева замирает. Как и он сам. Рыхло усмехается мне в ухо:
— Воронка-то течет.
— Господи, — пищу, проклиная себя за предательство тела. Ненавидя Богатырева. За все, вплоть до его похабных выражений.
Богатырев нарочно дразнит меня. Напряженным в брюках членом трется о мое бедро, напоминая свой размер и способности. Не спешит трахнуть. Издевается. Ждет, когда умолять начну. А я дрожу, мысленно повторяя имя Ярослава. Наполняя себя воспоминаниями о нем, его улыбке, нежности, ласках. Увы, эти попытки напрасны. Стоит Богатыреву слегка помассировать мое набухшее лоно, как я закатываю глаза, застонав и запрокинув голову на его плечо.