«…только бы мои спутники ничего не заподозрили! Поручик Ростовцев, конечно, далёк от столь любимого моими современниками „хруста французской булки“, но и он может не понять такой хладнокровной расправы. Насчёт д'Эрваля я вообще молчу — узнав об убийстве беспомощных офицеров, он может счесть себя свободным от обязательств и попросту откажется иметь с нами дело».
Перед тем, как покинуть избу, я обшарил тело первого курьера. Штабной пакет нашёлся за обшлагом — я извлёк его и спрятал за пазуху, обернув в платок. Спутники уже ждали меня на заднем дворе, и мы, стараясь ступать на цыпочках, направились к конюшне.
Прокопыч устроился на сене, на расстеленных попонах и уже сладко похрапывал. От тычка носком сапога в мягкое место он вскочил, продрал глаза, схватился, было, за мушкетон — но, увидав поручика, без слов кинулся седлать лошадей. Ростовцев с гасконцем ему помогали, а я стоял у отодвинутой створки ворот со взведённым наганом, и в голове бабочкой «мёртвая голова» билась одна мысль:
«…заметили, или нет?..»
* * *
Проскакав сумасшедшим карьером версты три — в кромешной тьме, по дороге, разбитой тяжёлыми фурами! — мы перешли на строевую рысь, а потом и на шаг. Кони роняли в дорожную пыль пену, шерсть на шеях лоснилась от пота. Вслед за Ростовцевым мы один за другим пересекли придорожную канаву (назвать её кюветом язык не поворачивался), свернули в рощицу и углубились шагов на сто, так, чтобы не было видно с тракта. После чего спешились и без сил повалились на траву. Дело было не в усталости, хотя толком отдохнуть мы в Купавне (Демидовка тож) не успели — слишком силён был эмоциональный всплеск от драки и последующего суматошного побега. Нервный колотун после расправы (да-да, расправа и есть, сколько не сочиняй себе оправданий!) с пленными никак не отпускал и я постарался устроиться в стороне от спутников — хоть и темно, но могут заметить, начнутся расспросы…
Лошади храпели, тяжело поводили боками, тянулись к пожухлой осенней траве — им тоже не досталось ни отдыха, ни нормальной кормёжки. Прокопыч вытащил из привешенного к поясу кисета огниво и вопросительно глянул на поручика. Ростовцев отрицательно помотал головой, а для верности ещё и показал ординарцу кулак. Прокопыч развёл руками — «нет, так нет, начальству виднее…» и уселся в сторонке, привалившись спиной к толстенному стволу.
Отдышавшись, я нашарил за пазухой пакет и перебросил его Ростовцеву. Тот зашуршал бумагой, чертыхнулся, пытаясь разобрать в темноте написанные на французском строки. Прокопыч был уже тут как тут: торопливо застучал кремнем, запаливая трут. Вспыхнул крошечный огонёк, в его отсветах поручик разглядел наконец текст — и присвистнул, сопроводив этот звук репликой из тех, что принято именовать экспрессивными.