– Не дрейфь, дружок, – с пафосом просвистел он на местном наречии, – этот язык – мой второй родной. Но мы с тобой – немцы – можем, где угодно говорить на своём языке.
Да, для Домбровского я поляк, а для Фридриха немец; для Жоржа и Марии я, конечно же, француз. Слишком сложно будет объяснить им все тонкости моей проблемы с самоидентификацией.
Фридрих тем временем осмотрел меня с головы до ног:
– А ты нисколько не изменился – за столько лет-то.
– Молодой дух – не стареет никогда.
Я улыбнулся и покачал головой:
– Куда ни погляди: в Париже кругом одни приезжие и иностранцы, будто для них был построен этот великий город и именно им выбирать его судьбу. Именно нам с тобой – и не важно, на каком языке мы будем это делать.
По необъяснимым причинам мы засмеялись друг для друга и натянули на себя улыбки, обращаясь ими к Парижу и ко всему миру в целом.
– Пойдём, я покажу тебе одну кофейню, – сказал ему я и добавил, – впрочем, ты и так, наверное, знаешь, про что я. Все якобинцы, анархисты и противники власти с шестьдесят восьмого года встречаются и проводят свои собрания именно там.
Кофейня «Утомлённое солнце» – мы оба прекрасно знали, что означают эти слова.
– Да что ты…
– Ты обязательно должен её увидеть.
Кофейня находилась на несколько улиц левее от Латинского квартала – совсем неподалёку от богатых районов, но и не отдаляясь от бедных.
В былые времена художники и ораторы могли встречаться здесь и обсуждать последние новости, свободно высказывать своё мнение и не опасаться жандармов, в любой миг грозивших вломиться в эти двери. В те прекрасные месяцы кофейня была главным храмом и штаб-квартирой подпольной оппозиции. Но теперь, когда давняя мечта о новой революции свершилась, почти все завсегдатаи кофейни переехали в городскую мэрию и их места заняли пьяницы и гуляки.
Несмотря ни на что, народу в кофейне было больше, чем когда-либо; хозяин и несколько официантов едва успевали разносить заказы. И если раньше здесь было шумно, то теперь – гам стоял такой, что невозможно было услышать даже собственные мысли.
– Что-то это не похоже на место, где зародилась революция, – сказал Фридрих, когда мы зашли внутрь, – но мне нравится.
Он снял шляпу и закричал на всю кофейню:
– Товарищи, да здравствует Коммуна.
– Да здравствует Коммуна! – раздался крик в ответ.
– Здесь всё слишком изменилось. Прошло всего несколько часов.
– Давай лучше покурим на крыльце – внутри нам всё равно протолкнуться не дадут.
Так мы и поступили.
Хозяин, знавший меня уже не один год, всё равно вынес нам две чашки с кофе, за что я наградил его однофранковой монетой. За эти деньги можно было позволить себе целый обед в какой-нибудь дешёвой забегаловке, но я не мелочился.