– Фаррелл, – мягко позвал неожиданно оказавшийся рядом Генрих и положил руки на плечи Фаррелла, пытаясь заглянуть ему в лицо, – Фаррелл, всё поменялось. С нами происходит нечто великое, нечто действительно великое, – произнёс он и, мягко встряхнув Фаррелла, с печалью и пониманием заглянул в его остекленевшие глаза, – Ты думаешь, я не пытался найти «естественное» объяснение всему этому? Сколько, по-твоему, лет моему носителю? Я изучал Белизну с момента её появления, я создавал тысячи копий себя, чтобы найти ответ – и не нашёл ничего, ни толики «научной» информации, – всё сильнее надрывался Генрих, всё сильнее и сильнее сжимая плечи Фаррелла. Мысли этого странного существа как будто смешивались с мыслями человека, вынуждая их интенсивно обмениваться образами и воспоминаниями.
Фаррелл, узнав наконец в роящейся под плащом белизне своего друга, мог только беспомощно слушать, взяв его за запястья и позволив Белизне своего друга заползти под свою кожу. Отчаяние и беспомощность, издаваемые Генрихом, резонировали в сознании Фаррелла и выворачивали наизнанку его глаза, заставляя слёзы стекать по его лицу. Тот всё продолжал свою исповедь учёного, надламываясь всё сильнее с каждым словом.
– И лишь потом я задумался: разумен ли мой подход, исключающий её сверхъестественную природу? Почему я отторгаю одну из возможностей, хоть и практически бессмысленную? С каких пор я могу решать, что может происходить, а что не может? Разве я могу предполагать, что знаю все законы мира, и на этом предположении отрицать то, чего не понимаю? Лишь потом я узнал, что заразился ещё давно, но скажи мне, Фаррелл, – отчаянно воскликнул Генрих, чьи слёзы смешались со слезами Фаррелла на лице ошеломлённого человека, – Скажи мне, Фаррелл, что не так с этой логикой? С Белизной или без неё – что из этого неверно? Я создал и починил тысячи механизмов – от старого ружья до новейших роботов – с её помощью, чтобы не потерять себя, я прожил столько лет в ожидании тебя, который попытается опровергнуть моё безумие. Так оспорь эту Белизну, Фаррелл, пожалуйста, оспорь её! – взмолился Генрих, как будто озвучив желание, огнём полыхающее в двух сознаниях одновременно. Белизна его тела начала осыпаться, крошась в пустоту воздуха, и Фаррелл неосознанно отпрянул.
Внезапно Генрих подался вперёд, и, ударившись о грудь Фаррелла, его голова рассыпалась на потухшие в ту же секунду белые искры. Тело Генриха начало ползти в сторону человека, а искажённый голос доносил из созданных им механизмов его последнюю просьбу, но вскоре от него остались только обмотки и изодранный плащ. Генрих растворился в пустоте, но его слова всё ещё эхом звенели в голове Фаррелла. Тот медленно отошёл назад, и, уперевшись в стену, оцепенело опустился на пол, и обнял свои колени, продолжив безумно наблюдать за пустотой, оставшейся после Генриха. Частота его дыхания скакала вверх и вниз, как будто Фаррелл то задыхался, то наполнял и опустошал и свои, и чужие лёгкие, а разум горел безумной болью, заглушающей мысли и чувства.