— Сначала промассируй, а затем это… отсасывай.
Следующие несколько часов превращаются в сплошной кошмар. Неумело мну окаменевшую грудь, содрогаясь от болезненных стонов жены, которая, слава богу, находится в полубессознательном состоянии, выдавливаю по капле, мну снова, пока не начинают выстреливать струйки, присасываюсь, и сразу просыпается Кира, почувствовав посягательство на свою еду. Подкладываю дочь к груди, и она жадно глотает, захлёбываясь, кашляя и опять глотая.
— Ну вот, — с удовольствием замечает Витька. — С одной справились, давай вторую цеди.
Уже под утро, протерев Нику влажным полотенцем, ополаскиваюсь и ложусь в кровать, придвинув и обняв жену. Тело ломает от усталости и нервного отката, но близость любимой действует как анестезия. Стоит коснуться её, втереться кожа к коже, как отпускает всё. Волнение, страх, напряжение. Ника чувствует тоже. Перестаёт дрожать, расслабляется, выравнивает дыхание, растекается по мне.
Вывод после всего прост. Никаких выходов в свет, никаких соприкосновений грязи с моей семьёй, никаких длительных отлучек от жены. Расширю полномочия Элеоноры, найму, если надо, помощников ей, но от малышки ни шага в сторону.
— Доброе утро. Что со мной случилось? — сонно шепчет Ника.
— Застой молока, как сказал Витя, — затаскиваю её на себя.
— Меня лечил Витя? Тот, что штопает твоих ребят? — удивлённо смотрит на меня.
— Тебя лечил я, а Витя установил причину.
— И как ты меня лечил?
— Мял грудь, — вкладываю в голос сексуальной хрипотцы. — Затем обхватывал губами сосок и всасывал его. Оказывается, Кира лакомится деликатесом, вкусненьким, сладеньким, тёпленьким. Угостишь меня ещё молочком.
Ника смущается, краснеет и прячет лицо, утыкаясь в шею и шумно пыхтя. У нас столько всего было, а она всё ещё стесняется обсуждать близость, говорить о ней, и теряется, когда я открыто рассказываю о своих фантазиях и впечатлениях. Несмотря ни на что, она так и осталась моей маленькой девочкой, стоящей на берегу реки и ошарашенно сжимающей в руке член.
Кира подаёт сигнал тревоги, услышав про делёж молока, и Ника подрывается, соскользнув с кровати, набрасывая на ходу халат и пряча от меня вкусное тело. На языке проецируется вкус сладости, всасываемой ночью, член в ответ дёргается, наливается кровью, и единственная мысль пульсирует в голове: всадить по самые яйца, вбуриться и не вылезать.
Кира со мной в корне не согласна, считая маму только своей, сердито кряхтит и сурово выгибает бровки домиком. Мне с ней не тягаться, по крайне мере сейчас. Остался один месяц, и крошке придётся делиться, и уж тогда я уверенными шагами займу причитающееся мне место.