Его рука двигалась всё быстрее, и моя не отставала.
– Давай, давай, милая! – стонал он, не сводя с меня глаз. – А теперь засунь туда пальчик. Глубже. Глубже! Ещё! А теперь потрись об него. Да! А теперь снова прими в себя. Сожми и вытащи медленно-медленно. А теперь снова клитор. А-а-а-а! – опустился, нет практически упал он на колени. – Не останавливайся. Я сейчас сделаю кое-что. Не зажимайся.
Он взялся за край матраса.
– А, а! – дёрнулась я, когда он погрузил палец во влагалище.
Но нет, это было не то. Он спустился чуть вниз, нашёл отверстие попки и осторожно засунул палец в него.
– Ещё! Ещё! Давай, давай, милая! – мягкими толчками имел он пальцем мою попку. И в такт его движениям и скрипу матраса я стонала. Сжимала его палец и выгибалась ему навстречу, чувствуя неминуемую разрядку.
– А-А! – дёрнулась я, проваливаясь в оглушающее небытие.
И, сквозь уплывающее сознание и мучительные спазмы, сотрясающие тело, я увидела, как и его затрясло. Он кончил на меня, так больше к себе и не прикоснувшись. Только сокращались мышцы его живота, да тяжёлый набухший член сам извергал густое семя.
– Всю жизнь о таком мечтал, – устало упал он рядом, когда его отпустило. – Спасибо! – потянулся к моим губам. – У тебя божественная попка.
– Ненавижу тебя, – я спряталась на его груди и заплакала. Горько. Безнадёжно.
– Зверёк, ну ты чего? – пытался он заглянуть в моё лицо, но напрасно. – Тебе не понравилось?
– Это было… стыдно. Грязно. Отвратительно. И ты… заставил меня.
– Зверёк, нет… я… – не находил он слов. – Это было волшебно. Волнующе. Ты была прекрасна. Ян, ну ты чего? Я же люблю тебя.
– Заткнись! Всё!
– Прости! Чёрт! Я спросил, чего ты хочешь, а сам… Ты из-за этого, да?
– Я хочу домой, Арман. И это всё, чего я хочу.
– Значит, возвращаемся домой, – он пружинисто встал и поднял меня. Даже уступил место пойти первой в душ. И со мной не полез, виновато топтался у двери.
Но мне было уже всё равно. Это стало последней каплей. Нет, я не разлюбила его. Но или с ним – полностью, или совсем – без него. Разрываться на две части, пытаясь их как-то примирить, я больше не хотела и не могла.
Когда он вышел, я вырывала из блокнота листы и рвала их в клочья.
– Что ты делаешь? – в ужасе отобрал он альбом.
– Это личное, Арман! Моё. Я говорила, что не хочу, чтобы ты его показывал! И что, ты меня послушал?
– Хорошо, хорошо, – кинул он блокнот на кровать и поднял руки. – Больше не буду показывать. И даже не загляну. Рисуй сколько угодно. Только не рви, пожалуйста.
– Я тебе говорила, что не хочу секса.
– Ян, прости, – выдохнул он и покаянно склонил голову.