Ответ я набирала с чувством глубокого облегчения.
"Андрею лучше. Сегодня был врач, выписал в садик, послезавтра пойдем. Марина звонила, но ей прям некогда, у них там танцевальный конкурс, готовят с девочками номер."
"Классно. Ладно, всех целую, Андрюхе привет."
Привет я передала немедленно, от себя добавила пару поцелуев и короткое поглаживание по лбу, — люблю своих детей до мелкой дрожи в глубине души, а сейчас, когда Маринка вне досягаемости, а Андрейка прибаливает, это чувство возросло многократно и выплеснулось из меня заботой и приступом обнимашек.
Вечером, перед тем, как лечь спать, я проверила телефон и обнаружила несколько непрочитанных сообщений от Бесстужева. Ничего особенного в них не было, простой человеческий интерес и слова поддержки, но от этих, обычных в общем-то, строчек сообщения, сердце ускорило ритм и согрело приятным теплом озябшее тело.
Просыпалась я тяжело и мучительно, в первые минуты не понимая, что произошло и почему мне так плохо. А затем пришло осознание — заболела, причем резко и, кажется, серьезно. Почему я так решила? По крайне паршивому, на грани обморока, состоянию. Ни о каком поднятии с постели и речи не шло, — я с трудом моргала и еле сдерживала болезненные стоны при каждом вдохе.
За окном ещё темно, значит сейчас глубокая ночь, — летом рассветает рано, и надеяться на то, что Андрей проснется и принесет мне воды не нужно.
Лежащий на тумбочке телефон тихо зажужжал и не успокоился ни через минуту, ни через две. Неизвестный, но очень настойчивый абонент раз за разом пытался дозвониться, пока я не переборола ужасную слабость и не взяла чугунный девайс в руку.
— Лена! — заорала трубка голосом Артема. — Что случилось? Ты в порядке?
Но как?! Как он узнал? Я сама только-только проснулась и поняла, что заболела, а он уже тут как тут. Мысль вяло прокатилась внутри пустой и гулкой черепной коробки, торопливый речитатив Артема смазался и слился в однообразный "белый" шум, и я поняла, что теряю сознание.
— Лена… - взволнованный крик сменился на дрожащий голос, отозвавшийся у меня в голове эхом его неподдельного переживания, — держись, девочка. Я иду.
Темнота была густой и вязкой, как горячая смола, но зато не скучной и очень громкой. Меня кто-то тряс, о чем-то, совершенно непонятном, спрашивал, а ещё зачем-то обливал водой. Или обтирал влажным полотенцем, но сути это не меняло — мокро оно и есть мокро.
Всей этой суетой руководил знакомый голос, через слово повторяющий "девочка моя", а ещё, кажется, я слышала Андрея, но ручаться за это не могла.
Беспокойные шевеления вокруг моего горящего в лихорадке тела продолжались, голоса жужжали, но становились все менее различимыми, а я мучилась от жажды и желания покоя, пока не почувствовала рывок. Эй, куда меня понесли? Верните одеяло, мне холодно!