— Митчелл, оставь меня! Уберись там, — шепчет она, обжигая шею дыханием.
— Нам нужно быстро добраться до больницы. Не говори, береги силы.
Дорога от входной двери до машины кажется бесконечной и сложной как полоса препятствий. Усаживаю ее на пассажирское сиденье и пристегиваю. Она вскрикивает, когда полотно ремня касается живота.
Гоню, выжимая из двигателя максимум. Бекки вскрикивает каждый раз, когда мы наезжаем на неровность дороги.
— Давай вернемся, — умоляет она, схватив меня за руку. — Мне уже почти не больно.
— Черт, Бекки, это хреново. Перитонит начался.
Не больно, потому что гной нашел выход. Капсула лопнула, и сейчас ее брюшная полость наполняется гноем. Перитонит убивает быстро. Я продолжаю вдавливать педаль газа в пол, но мы все равно плетемся как в замедленной съемке.
— Митчелл, если я сейчас умру, то точно попаду в ад. — Она выдает слова порциями, между приступами боли.
— Что за глупости! — говорю я спокойно, но голос все равно срывается.
— Отец говорил, что если перед смертью не исповедоваться, попадешь в ад.
— Ты не умрешь, — твердо говорю я, пропустив мимо ушей религиозный бред.
— Мне было так больно. С таким не живут, — говорит Бекки, и я почти чувствую ее боль.
— Ты мне веришь, правда? — спрашиваю я. Хотя как она может мне верить, если я врал о том, кто я есть, скрывал свою звериную натуру?
— Верю, — выдыхает она и судорожно сжимает мои пальцы.
— Хорошо! Ты не умрешь, я обещаю! Я когда-то учился в медицинском и почти его закончил. Я точно знаю, что от такого не умирают, — говорю я, зная, что шансы на выживание у нее пятьдесят на пятьдесят.
* * *
Я мерю коридор шагами. Операция идёт уже второй час. Ожидание сводит с ума. Вот оно возмездие.
Мне неважно, что будет со мной. Лишь бы она жила. Я не поеду домой, чтоб подчистить следы. Я буду здесь с Бекки, пока не буду уверен, что она вне опасности.
— Живи, живи, моя девочка, — шепчу я одними губами.
Мне нужно хоть что-то сделать, чтоб не рехнуться. Нужно купить ей чего-нибудь. Спускаюсь к автоматам. Решаю купить несколько шоколадных батончиков и банок содовой. Мне кажется, что если у меня что-то для нее будет, то мы обязательно увидимся снова.
В приемной почти пусто, только женщина в инвалидном кресле. Она белая как полотно и худая, как узница концлагеря. Глаза у нее, как у старушки, а отсутствие бровей и ресниц придает лицу что-то инопланетное. Нетрудно догадаться, чем она болеет. Еще совсем молодое тело съедает опухоль. Неважно какая. Итог всегда один.
Я сажусь напротив нее.
— Все будет хорошо! — говорит женщина и улыбается. Ее улыбка, как огонек свечи, который вот-вот задует ветер.