Было странно, что он мог чувствовать себя таким счастливым и спокойным — он, которому пришлось испытать столько горя, мучительной неуверенности, рисковать жизнью и перенести столько тяжелых трудов. Пушечные ядра и мушкетные пули, шквалы и болезни, загубленная карьера, военный трибунал и приговор — он избежал всего этого, хотя был на волосок от гибели. Он знавал самое глубокое горе и разочарование, а сейчас наполнен радостью жизни. Он пережил нищету, даже голод, а теперь богат и спокоен. Все обстоит благополучно — сказал себе Хорнблауэр; но даже в столь почтенном возрасте он не мог обращаться к самому себе без иронии. «Не говори, что человек счастлив, пока он не умер» — сказал кто-то из древних, и, очевидно, был прав. Итак, Хорнблауэру семьдесят два, но прекрасный сон, окружающий его, может в любой момент превратиться в ночной кошмар. Характерно, что стоило ему только порадоваться жизни, как он сразу же начал размышлять о том, что бы могло нарушить ее спокойное течение. Конечно же, сидя у огня после отличного обеда со стаканчиком портвейна в руке можно и позабыть о том смятении, в котором находится окружающий мир. Революция — анархия — народные волнения; вся Европа, весь мир содрогался в конвульсиях потрясений. Толпы шли на штурм — и натыкались на штыки; этот, 1848 год — запомнился как страшный год разрушения, несмотря на то, что последующие годы, очевидно, будут еще более разрушительными. Париж строил баррикады и провозглашал Коммуну. Канцлер Меттерних вынужден был бежать из Вены, а итальянские тираны — из своих столиц. В Ирландии голод и болезни шли рука об руку с экономическим кризисом и восстаниями. Даже здесь, в Англии, агитаторы подогревали толпу и провозглашали о необходимости парламентской реформы, улучшении условий труда, к другим изменениям, которые могли закончиться настоящей социальной революцией.
Не смотря на то, что Хорнблауэр уже пожилой человек, он все-таки может прожить достаточно долго, чтобы увидеть, как его безжалостная и неблагодарная Судьба отберет у него счастье и покой, не делая скидки на присущую ему доброту и либерализм. Шесть лет своей жизни он воевал против кровавой и опьяненной успехом республики; следующие четырнадцать лет боролся против мрачной и предательской тиранией, которая неизбежно задушила революцию. Четырнадцать лет он рисковал жизнью в борьбе с Бонапартом — борьбе, которая все более обретала черты личного противостояния, по мере того, как Хорнблауэра повышали в звании. Конечно, он боролся еще и за свободу, за независимость Англии, но этого его противостояние с Бонапартом не становилось менее личным. На пятидесяти побережьях обоих земных полушарий Хорнблауэр воевал за торжество свободы, а Бонапарт — за всевластие тирании и эта борьба закончилась падением Бонапарта. И вот уже около тридцати лет Бонапарт лежит в могиле, а Хорнблауэр сидит у камина, огонь которого уютно согревает ему спину, со стаканчиком великолепного портвейна, согревающим его изнутри, но в то же самое время он сам отравляет свое счастье поисками того неизвестного, что могло бы навсегда лишить его радости и покоя.