— Вы правы, милорд, хотя боюсь, не отдаете себе отчета, насколько верны ваши слова. Мои дела действительно очень важны. Не только судьба Франции зависит от моего своевременного прибытия в Париж, но будущее мира — всего человечества!
— Имя Бонапарта не предполагает чего-либо меньшего, Ваше Высочество, — заметил Хорнблауэр.
— Европа погружается в анархию. Она пала жертвой предателей, себялюбцев, демагогов, несчетного числа дураков и подлецов. Франция, управляемая твердой рукой, сможет вернуть миру порядок!
— Ваше Высочество абсолютно правы.
— Значит, вы признаете несомненную спешность моего дела, милорд. В Париже вот-вот начнутся выборы и я должен попасть туда — я должен быть там уже через сорок восемь часов. Вот почему я вынужден был пробираться по грязи, под проливным дождем к вашему дому.
Гость окинул взглядом свое облепленный грязью плащ, с которого все еще стекали на пол струйки воды.
— Не желает ли Ваше Высочество переменить платье? — предложил Хорнблауэр.
— Благодарю вас, милорд, но на это нет времени. В местечке, расположенном далее по железной дороге, столь неудачно перекрытой оползнем, по ту сторону туннеля — насколько мне известно, оно называется Мэйдстон — я еще могу успеть на поезд до Дувра. Оттуда — на паровой пакетбот в Кале — поезд в Париж — и навстречу своей судьбе!
— Значит, Ваше высочество желает, чтобы его отвезли в Мэйдстон?
— Да, милорд.
Это означало проехать восемь миль по относительно хорошей дороге — не Бог весть какое непосильное требование. Но все еще дул юго-восточный ветер — Хорнблауэр подумал об этом и тут же одернул себя: эти паровые пакетботы не зависят от ветров и течений, хотя это трудно постоянно помнить человеку, который всю жизнь командовал парусными кораблями. Этот сумасшедший распланировал все довольно здраво — вплоть до Парижа. Там его, скорее всего, поместят в тихую, уютную лечебницу, где ни он, ни ему никто не причинит вреда. Даже экспрессивные французы вряд ли будут слишком жестоки к столь забавному и эксцентричному человеку. Но кучеру будет нелегко проделать шестнадцать миль в такую ночь, да еще половину дороги — в обществе душевнобольного. Хорнблауэр вновь переменил свое решение. Он как раз думал над тем, как бы повежливее отказать, не раня чувств этого бедняги, когда дверь в гостиную открылась, чтобы впустить Барбару. Она была высока и стройна, красива и величественна; теперь, когда прожитые годы несколько ссутулили плечи Хорнблауэра, их глаза находились на одном уровне.
— Горацио — начала она и остановилась при виде незнакомца; но тот, кто знал Барбару достаточно хорошо — например, Хорнблауэр — мог бы догадаться, что присутствие нежданного гостя в гостиной не было для нее неожиданностью, а значит, она вошла именно для того, чтобы узнать, в чем тут дело. Несомненно, именно поэтому она предварительно сняла свои очки…