В апартаментах Муравьева было все, кроме этого самого уюта. Но зато повсюду виднелись явные следы творческих мук – исписанные салфетки, скомканные листки бумаги, пятна чернил и вина. На столе стояла хрустальная пепельница, полная окурков. На изящном трехногом столике у входной двери кипой лежали свежие газеты и журналы. Феликс Янович отметил, что, похоже, Муравьев не особо интересуется новостями – пресса была не читана дня за три.
Наконец, появился сам поэт – закутанный в бархатный лиловый халат, с влажными зачесанными назад волосами.
– Прошу простить, что не сразу вас встретил, – радушно сказал он. – Нужно было привести себя в порядок. Всю ночь пытался писать. Но, знаете, до сих пор не могу прийти в себя…
Углы его губ горестно опустились. Феликс Янович вежливо вздохнул.
– Прошу садитесь, – Муравьев указал на одно из кресел – единственное, свободное от бумаги и каких-либо вещей.
– Спасибо, – Феликс Янович воспользовался приглашением. – Это я должен просить прощения за такой ранний визит.
– Предполагаю, для этого есть веская причина? – хозяин расположился на диване напротив и вопрошающе приподнял бровь.
Феликс Янович решил не юлить, а сразу брать быка за рога.
– Мне известно про историю со стихотворением Егора Бурляка, – сказал он, глядя спокойно и прямо на бледного поэта. – Аглая Афанасьевна написала мне об этом. Она пребывала в смятении и пыталась понять, как ей поступить. Разумеется, ей не хотелось порочить вас. Но она не могла и оставить этот случай без внимания. Аглая Афанасьевна знала, что это маленькая победа имеет огромный смысл для Егора Бурляка.
Феликс Янович замолчал, наблюдая за собеседником. Надо отдать должное выдержке Муравьева – спокойное утомление ни на секунду не сошло с его лица.
– И чего же вы хотите? – только и спросил он, когда пауза начала затягиваться. – Денег за свое молчание?
– В первую очередь, хочу ответа на вопрос, – Феликс Янович откинулся на спинку кресла и постарался придать себе расслабленный вид. – Зачем вам это понадобилось? Вы – известны, талантливы, богаты. Что вам дает одно-единственное стихотворение?
Странное дело – на какой-то миг Феликсу Яновичу показалось, что Муравьев словно бы вздохнул с облегчением. Но чем было вызвано это облегчение? Колбовский не успел это обдумать.
Поэт поднялся на ноги и прошелся по комнате, заснув руки в карманы халата. На Колбовского он не глядел, но довольно отчетливо бормотал.
– Она хотела, чтобы мы сошлись. Уверяла, что мало кто понимает людей так, как вы… Может, и правда… Или это безнадежно? А какой выбор? Кому я могу доверять? Точно не Павлуше… И не этой, – поэт издал нервный смешок.