Наконец, приняв решение, он обернулся к Колбовскому. Его лицо казалось еще более усталым, чем пять минут назад – тени под глазами стали густо-синими, обозначились невидимые ранее морщины вокруг глаз и рта. Феликс Янович внезапно подумал, что Муравьев уже далеко не так молод, как ему раньше казалось.
– Скажите, вы когда-нибудь писали стихи? – неожиданно спросил поэт. – Или, может, рассказы? Или пьесы?
– В юности, думаю, все пробуют себя на этом поприще, – чуть помедлив, отозвался Колбовский. – Но я довольно быстро кончил эти попытки.
– Вот как? А почему? – в голосе Муравьева прорезался искренний интерес.
Колбовский вздохнул. В его планы не входила откровенность с человеком, который не вызывал у него особых симпатий. Но кривить душой сейчас тоже не хотелось – момент был слишком тонкий.
– Я не обнаружил в себе таланта, – честно сказала он. – И предпочел остаться хорошим читателем, чем пытаться стать посредственным литератором.
– Вот как! – Муравьев посмотрел на него в упор. – Знаете, а это мужественное решение.
– Не уверен, – пожал плечами Колбовский. – Возможно, более мужественным было бы делать попытки снова и снова. Не всем талант дается от рождения. Некоторые взращивают и пестуют его. Во всяком случае, я слышал, что так бывает.
– Да, я как раз из таких… взрощенных, – усмехнулся Муравьев. – Я не родился гением. Но всегда мечтал стать им. Я не оставлял попыток. Даже, когда папаша засунул меня в кадетский корпус. Даже когда там палками пытались выбить из меня всю эту дурь!
– Да, это мне знакомо, – медленно и тихо сказал Колбовский, – Попытки выбить дурь… Военная служба как единственное достойное признание.
Глаза Муравьева вспыхнули. Внезапно он кинулся к Колбовскому, мгновенно опустился на ковер рядом с креслом и схватил собеседника за руку. От такой внезапности Феликс Янович вздрогнул. Лицо поэта пошло розовыми пятнами, он смотрел на Колбовского с жадным ожиданием, которое граничило с мольбой.
– Значит, вы тоже проходили это? Эти попытки усмирить вашу натуру?! – его пальцы сжимали руку собеседника, словно пальцы утопающего. – Вы знаете, как это?!
– Да, знаю, – Колбовский ответил, глядя тому в глаза. – Возможно, в не той мере, как вы. Потому что свои попытки писать я бросил раньше. Но меня тоже пытались направить по совершенно чуждой мне стезе. Но.. позвольте сказать, что это совсем не редкий опыт. Боюсь, что в нашем обществе это скорее обычный порядок вещей. Мало кто может себе позволить свободный выбор судьбы. Все мы связаны разного рода обязательствами и ограничениями.