Через год после злополучного письма Н-ва, Муравьев устроился секретарем в крупный литературный журнал. Решил, что если не вышло самому творить, то можно во всяком случае быть в тени гениев, наслаждаясь уже самой близостью к миру литературы. Буквально через месяц начала его службы, Муравьеву попалась в руки рецензия одного театрального критика на премьеру спектакля «Полночное видение». Поначалу он лишь равнодушно пробежал ее глазами, но какие-то детали, упомянутые в статье, привлекли внимание Муравьева. Когда в следующий раз критик появился в редакции, Алексей Васильевич завел с ним беседу и без труда расспросил про содержание пьесы. И чем больше рассказывал критик, тем вернее было то, что «Полночное видение» – это всего лишь немного видоизмененный «Зимний сон».
– Представьте себе, что я почувствовал тогда, – в голосе Муравьева чувствовалась ярость. – Поначалу я, конечно, не мог поверить. Но я выкроил деньги и купил билет на галерку. И я убедился – это была моя драма! Мой «Зимний сон»!. Разумеется, его немного переиначили, изменили имена персонажей и место действия. Чуть поменяли порядок сцен. Но все остальное осталось как было – даже моя оригинальная развязка!
– Это ужасно, – искренне сказал Колбовский, пытаясь представить, как он пережил бы подобное потрясение.
Поначалу Муравьев метался в поисках справедливости, но повсюду утыкался в стену. Даже те друзья, которые верили и сопереживали ему, лишь пожимали плечами – дело выглядело совсем безнадежным.
– Уже позже я узнал, что это дело было поставлено на поток, – рассказывал Муравьев. – На-в имел целую армию голодающих писак, которые перекраивали для него пьесы начинающих и безвестных авторов. Как правило, брали работы тех, кто жил в провинции. У этих бедолаг почти не было случая когда-либо узнать, что их пьеса получила новую жизнь. Но «Зимний сон», видимо, так понравился этому мерзавцу, что он решил рискнуть. А с другой стороны – не слишком-то и рисковал. Он знал, что, даже если я подниму шум, то у меня нет никакой возможности доказать свое авторство.
– Но, позвольте.. а ваша рукопись? Разве это не доказательство? – удивленно спросил Колбовский.
– Она была доказательством до выхода пьесы. После стало почти невозможно доказать, что я написал ее раньше, – пожал плечами Муравьев. – Разумеется, у меня были свидетели. Но, уверен, что На-в нашел бы своих не меньше. У меня не было шансов.
– И вы даже не стали пытаться доказать свое авторство?! – изумился Феликс Янович. – Просто сдались?
– Я же сказал – в этом не было смысла! – раздраженно мотнул головой Муравьев. – Мне пришлось отступить. Но я не сдался. Просто понял, что иду не тем путем.