– Если вас не выпустят сегодня же до полудня, я разнесу полицейский участок! – бушевал Кутилин, – Подниму такую бучу, что у Конева усы встанут дыбом! Напишу императору!
– Бросьте, Иван Осипович, – вздохнул Колбовский. – Исправник Конев всего лишь исполнял свой долг. Сделал это, безусловно, с определенным удовольствием – из-за личной неприязни ко мне. Но все же он действовал согласно инструкциям. И никто не может упрекнуть его в обратном.
– Он не имел права производить арест без моего разрешения!
– Но в данных обстоятельствах вы были бы обязаны его дать, – откликнулся Колбовский. – Иначе ваше имя завтра же трепали бы во всех газетах.
Кутилин промолчал, признавая правоту друга.
– Ничего, мы разберемся с этим, – наконец, промычал судебный следователь, хотя по его лицу было видно, что он совершенно пока не представляет, с чем и как придется разбираться.
Феликс Янович поспешил прийти к нему на помощь.
– Я расскажу вам, что нужно сделать, – сказал он. – Не могу быть уверенным, что это поможет. Но по крайней мере, будет шанс.
– Вы о чем? – нахмурился Кутилин.
– Похоже, я все-таки разгадал эту загадку, – сокрушенно вздохнул Колбовский. – Но – увы, слишком поздно. Сейчас у меня связаны руки, чтобы собрать доказательства. Но, возможно, вы успеете. Однако придется действовать тайно… Этот человек очень хитер! Если что-то просочится наружу… Боюсь, вы тоже можете оказаться за одной из этих стен.
И Колбовский выразительно обвел руками окружающее пространства.
*
Последняя неделя мая выдалась в Коломне жаркой не только по погоде, но и по случившимся событиям, которые потрясали город не хуже ночных раскатов грома. Началось все с нашумевшего ареста Феликса Яновича Колбовского, начальника почты. Его обязанности был вынужден взять на себя прибывший со станции Голутвино Веньямин Григорьевич Красноперов, человек маленький, тщедушный и дотошный. И хотя за считанные дни работа почты была восстановлена в прежнем режиме, а все же многие говорили, что при Феликсе Яновиче оно было как-то иначе. Хотя, возможно, людям просто не хватало привычного, всегда немного мечтательного лица Колбовского, украшенного тонкой оправой очков, и звуков его мягкого, чуть приглушенного как и цвета форменного мундира голоса. Новый временный начальник почты не был примечателен ничем, кроме пунктуальности, в которой он тут же стал главным соперником госпожи Сусловой.
Следующим событием стал отъезд господина Муравьева, которого все ожидали, но который, тем не менее, стал неожиданность. Всего несколько дней назад поэт вроде бы чуть оправился от своей утраты и начал выходить в свет. А накануне даже обещал прийти на грядущие именины к городскому голове. Однако же, сославшись на срочные дела, Алексей Васильевич в считанные часы покинул роскошные апартаменты и убыл в Москву. Госпожа Клейменова на все расспросы безмятежно отвечала, что он не намерен возвращаться в ближайшее время. А вот она как раз подумывает о том, что надо бы перебраться в столицу, потому что пасынку пора готовиться в университет. В последние дни мая энергичная вдова даже сама отправилась в Москву присматривать квартиру. Однако после этой поездки все неожиданно изменилось. На очередном званом вечере у госпожи Чусовой, Клейменова заявила, что Москва ей не понравилась – оказалась слишком шумной, пыльной и дорогой. Родная Коломна, мол, милее и приятнее. А потому никаких речей о переезде вдова более не вела. Как и не упоминала господина Муравьева. Дамы, обсудив все у нее за спиной, пришли к закономерному выводу, что роман со столичной знаменитостью закончился крахом. И втайне высказывали сочувствие Клейменовой, которая в расцвете лет оказалась в роли брошенной девицы с разбитым сердцем. Впрочем, по чести сказать, Клейменова ничем не напоминала несчастную влюбленную. Она занималась делами столь же рьяно, сколь обычно, а одевалась также элегантно, избегая любых темных оттенков в туалетах. Наиболее внимательные могли бы заметить, что сразу после возвращения из столицы Клейменова нанесла визит судебному следователю Кутилину. И если туда она зашла, кипя от гнева, то вышла уже спокойной и удовлетворенной. Госпожа Клеймнова явно была не из тех, кто прощает обиды.