– А все одно – чушь собачья это! Вы меня послушайте! Не он это – Христом богом клянусь!
Судья попытался оборвать свидетельницу, но сладить с Авдотьей было не слишком просто. Лишь повышая голос, она продолжала вопить о том, что на Феликса Яновича сделали навет дурные люди, а она у него, поди, десять лет служит, и знает, что за человек. Колбовский хотя и отметил преувеличение срока службы, но был изрядно тронут речью кухарки. Ему казалось, что Авдотья его особо не жалует, и горячность, с которой та поднялась на его защиту, была нежданно приятной.
Авдотью удалось унять только защитнику обвиняемого – господину Ляшко. Он ловко воспользовался паузой и начал спрашивать кухарку о разных особенностях Феликса Яновича, которые должны были свидетельствовать в его пользу.
Опрос прочих свидетелей также показал начальника почты как человека порядного и добросердечного. Невысокий, но проворный Ляшко с деланным недоумением развел руками.
– Как видите, за все время жизни в нашем городе Феликс Янович не замечен ни в чем предосудительном. И, можете ли вы поверить, что после стольки лет безупречной жизни этот уважаемый человек внезапно решается на преступление? И не просто на какой-то мелкий мухлеж, или кражу, а на самое страшное, что мы можем вообразить – душегубство! Может ли вы объяснить подобную метаморфозу?
И хотя вопрос не подразумевал ответа, исправник Конев не удержался.
– Я могу представить! – рявкнул он. – Любой человек хорош, пока случай в руку не подвернется. Не грешил – потому что соблазна не было! Вы знаете, сколько это колье стоит? А?!
И он потряс огромный булыжным кулаком. В зале поднялся шум. Ляшко лишь снисходительно улыбнулся.
Наконец, вызывали самого ожидаемого свидетеля – Алексея Васильевича Муравьева. Он казался утомленным и отрешенным. Но был одет с иголочки – в безукоризненный летний пиджак из василькового полотна, из-под которого выглядывал белый шейный платок. Своей романтической бледностью поэт мог бы соперничать с подсудимым. По залу прошелестел ожидаемый взволнованный шёпот. После разрыва с госпожой Клейменовой Алексей Васильевич не только не утратил очарования в глазах местных дам, но, скорее, обрел его больше. Потому что ничто так не тешит женское сердце, как самая несбыточная надежда.
Изящно поклонившись публике, Муравьев занял место свидетеля. Чуть откашлявшись суховатый и остроносый Сметанников приступил к допросу.
– Скажите, пожалуйста, господин Муравьев, вам знаком этот предмет?
Под гул голосов на сцену впервые явилось злополучное его колье. Зрители старательно вытягивали шеи, чтобы получше рассмотреть предмет, ставший столь неодолимым соблазном. Прокурор держал колье почти также почтительно как Священное Писание. Муравьев сделал вид, что внимательно рассматривает предмет. Затем, горестно вздохну, поэт сказал.