– Уже не помню точно, – хмыкнул Муравьев. – Какое это имеет значение?
– В этом случае, господа, – защитник развел руками, – вряд ли господин Муравьев точно знает, с кем могла его невеста свидеться за эти три дня. Да, у нее не было подруг. Но она не жила затворницей. Она выходила в свет, встречалась с людьми. И, думаю, как все женщины гордилась подарком жениха.
– Она не кичилась подарками! – возразил Муравьев. – И никуда не ходила.
– Почему вы так уверены? – круглая физиономия Ляшко отразила удивление. – Ну, а как насчет того, что к ней регулярно приходила кухарка Марфа Полушкина? А еще в эти дни ее навещала соседка с дочерью – жена кузнеца Пахомова. Вы знали об этом?
– Нет, – нехотя протянул Муравьев.
– Вы можете допустить, что той же Марфе Полушкиной стало известно о подарке? Прислуга обычно лучше прочих знает о том, что и кому дарят в доме.
– Да, это можно допустить. Но какой смысл? – Муравьев раздражался все больше. – Колье нашли у почтальона! Разве это не ответ на все вопросы?
– О, нет! – Ляшко развел руками. – Разумеется, это серьезная улика. Но одной улики недостаточно, чтобы отправить человека на каторгу. Поверьте, моему опыту.
И он улыбнулся поэту, словно его на самом деле забавляюсь наивностью последнего.
– У вас все, господин адвокат? – поинтересовался судья Круглов.
– Нет, еще не все, – Ляшко сделал паузу, с интересом рассматривая Муравьева, чем вызывал еще большее раздражения поэта.
– Так спрашивайте! – выкрикнул тот.
– Конечно, – Ляшко продолжил. – Скажите, пожалуйста, господин Муравьев, а где вы были вечером в часы убийства вашей невесты?
В зале раздался ропот. Прокурор поднялся с места, намереваясь что-то возразить, но защитник опередил его.
– Да-да, конечно, я знаком с материалами дела. Но все же прошу вас ответить еще раз.
– Хорошо, – Муравьев постарался взять себя в руки, – я был в гостях у госпожи Клейменовой. И ушел оттуда уже за полночь, ближе к часу ночи.
– Замечательно, – кивнул Ляшко, – тогда у меня следующий вопрос. Зачем вы обманули следствие? Мы же с вами прекрасно знаем, что вы не были у госпожи Клейменовой в тот вечер. И где вы были – ей совершенно неизвестно.
Зал взорвался шумом. Столь невероятные и неожиданные слова защитника сорвали крышку с подспудно кипящего котла. Крики изумления, возмущения, протеста разрывали воздух. Но Феликс Янович не слушал их – лишь внимательно вглядывался в лицо Муравьева. Надо было отдать должное поэту – он умело владел собой. Однако в первые секунды его черты все же исказились от гнева. Но Муравьев тут же справился с бурным чувством, и лицо поэта отражало теперь только легкую печальную досаду. Он не пытался опровергнуть слова защитника, чьи глаза уже не казались сонными и пристально наблюдали за свидетелем – как глаза затаившегося хищника. Феликс Янович нашел взглядом Кутилина – тот с довольным видом потирал усы, сидя в рядах свидетелей.