– Ты погоди, посади меня вот здесь на скамейку, – попросил Брагин. – Мутит меня что-то. На душе тошно.
– Водку пить не надо. От неё зло, – сказал Меньшов и посадил Брагина на скамейку. – Отец пил. Ехали на машине. Перевернулись. Отец погиб. Мать – калека. Я головой ударился.
– С горя пью. Жена мне изменяет. Этого гада до сих пор любит. Что за любовь у неё такая собачья? Как влюбилась в него в старших классах, так и любит.
– Любовь – не зло, – ответил Меньшов. – Девушки – они чистые, святые. Они для добра рождаются.
– Святые!? – рассмеялся Брагин. – Да, что ты – дурачок, понимаешь?
– Понимаю. К Саше Тихонину девушка приехала. Я шёл по улице. Она стояла в окне. Вокруг неё всё серебрилось. Светлая и чистая!
– Да твою чистую Котов к себе на водопад возил, – рассмеялся Брагин и передразнил: – Чистая, святая!
– Она чистая, – Меньшом сжал губы. На лице выступили скулы. Но голубые глаза сияли прозрачностью, словно видели то, что видеть не всем дано.
– Да пацаны говорили…
– Не говори злое, – прервал Меньшов. – Катю облили грязью. Она очистится. Валю, твою жену, облили грязью. Плохие, грязные люди, всех обливают грязью. Не терпят чистое, светлое.
– Дурак ты, – усмехнулся Брагин. – Потому для тебя вокруг счастье. Нет его! Понял? Нет!
– Есть. Вот ты пьёшь, зла жене, дочери, людям желаешь, потому и не видишь счастья.
– А-а-а! – махнул рукой Брагин, – что с тобой разговаривать. – Вот возьму вилы, поймаю Вальку с Кругловым и будет им счастье!
– Это не ты хочешь. Это зло в тебе говорит. Толкает на злые дела. Но от зла можно очиститься. Чистое сделает чистым.
Меньшов подхватил Брагина и повёл пьяного домой. Уложил спать во времянку на овчинный тулуп, наброшенный на панцирную скрипучую кровать. Из открытого окна тянуло прохладным ветерком. Пахло яблоками. В углу, в паутине, паук обматывал паутиной большую зелёную муху.
Брагин проснулся под вечер. Голова болела. Во рту было сухо, кисло. Язык с трудом ворочался, как наждачная бумага тёр зубы. Сунул руку в карман. Руки задрожали от радости – пальцы нащупали бутылку водки. Сорвал пробку и засунул горлышко в рот. Забулькало. Кадык заходил вверх, вниз, вверх, вниз. Глаза наполнялись туманом.
За воротами остановился автомобиль. Брагин выглянул в окно. Но ничего не увидел. Мешали кусты жимолости. Брагин подтянул штаны, вымыл лицо в оцинкованном тазике с водой. Вытер фартуком. Фартук висел на дверном косяке, на гвозде, на котором висела и подкова – старая, ржавая, но как талисман на счастье.
Брагин прислушался – голоса показались ему знакомыми, тихими, далёкими, но знакомыми. Он прошёл вдоль забора мимо кустов смородины, наклонился и заглянул в дырку от выпавшего сучка в доске забора. Увидел чёрную иномарку. Рядом, опираясь на дверцу, стоял Круглов. В блестящих, лакированных туфлях, чёрных наглаженных брюках, белой рубашке. Даже за три метра чувствовался запах дорогих духов. А рядом! В белом платье, в белых босоножках! Радостная, весёлая! Брагин передёрнулся от злости. Руки задрожали. Он оглянулся и увидел вилы, воткнутые в кучу навоза у коровника. Схватил вилы и побежал на улицу.