Раздались понимающие смешки.
– Что касается самих музыкальных фантазий, здесь существовало два основных варианта. Оба были связаны с Ларой, в которую я был влюблен уже так сильно, что не мог позволить себе мечтать о ком-нибудь еще. Первый вариант предполагал, что во всей вселенной оставались только мы двое. Этой вселенной становилась просторная комната, чаще всего – наш класс, так как в те годы мне было сложно вообразить себе другое, либо просто – произвольное место. Все мои мысли сосредотачивались вокруг одноклассников и той среды, где я проводил с ними время. Я слушал музыку – и представлял себе, что танцую с Ларой. Песни я выбирал наиболее сентиментальные и романтичные, но главное – с женским вокалом. Все эти чудесные голоса (даже если они не были похожи) сливались для меня в один единственный и желанный образ. Я представлял себе, что каждую композицию исполняет именно Лара. Точнее, ее голос существовал как бы за кадром и был разлит в окружающей атмосфере, так как сама она кружилась со мной в вальсе – и едва ли могла петь и танцевать одновременно. В любом случае, певица и партнерша сливались для меня в единое целое, и я сполна наслаждался нашим уединением. При этом оно никогда не бывало полным. В комнате обязательно находился кто-то третий. Сокровенное желание остаться наедине с любимой странным образом дополнялось у меня желанием иметь свидетеля, присутствовавшего при моем торжестве, тайно завидовавшего мне – но не проявлявшего никакой враждебности и злобы. В ранних версиях первого варианта им становился Зацепин. Этим выбором я подчеркивал особую значимость моей победы, так как свидетелем оказывался влюбленный соперник, видевший, что предмет его обожания в качестве партнера по танцам предпочитал именно меня. Он же был вынужден смотреть на это – и, смирившись, признавать заслуженность такого предпочтения и мое неоспоримое превосходство над ним. Но, осознавая привилегированность своего положения, я делал щедрый жест: по окончании танца я уступал мою партнершу сопернику, давая ему возможность насладиться тем счастьем, которым безраздельно владел я сам. Таким образом, мы танцевали с Ларой по очереди, создавая определенную идиллию. Как в тот торжественный вечер, когда я сидел рядом с Колей и жаждал подробностей его чувств, вызванных ударами Лариных пальчиков, пытаясь стать третьим влюбленным и пережить чувство по доверенности, я пытался достичь полной гармонии между друзьями даже в вопросе любви, которую нельзя было разделить – но которой можно было поделиться. Это было щедростью короля, позволявшего придворному любоваться своей королевой. Но было это и актом доброй воли, выражавшим протест против невозможности личного счастья в то время, когда другой напрочь лишен его. Так, чувство справедливости доходило у меня до абсурда. Прилюдный успех, торжество эгоизма, но вместе с тем – и радость от возможности поделиться, сделать общим абсолютно все – даже любовь.