Послышался смех.
– В любом случае, когда мы с Чихачевским играли в бадминтон (и комментировали все происходящее), комментарии нередко включали в себя и скрытые оскорбления и издевку, перемежавшиеся с радостными воплями – и, тем самым, представлявшиеся как бы естественной частью процесса. Иными словами, злобу и раздражение мы почти не скрывали – но по-детски непосредственно вываливали их вместе с прочими эмоциями, так что они тонули в общем потоке и не запоминались. Игра была все-таки важнее, и сосредотачиваться на обидах и несправедливости времени не оставалось. Хотя позднее, при разговорах, такие случаи иногда всплывали, и каждый из нас старался побольнее уколоть другого, подавая это в форме обычной дружеской откровенности, на деле же – неприятной шутки. Оба мы (я и Дима) были страшными эгоистами, ужасно много о себе думали – и страстно жаждали внимания. Но больше всего нам хотелось доказать свою исключительность и силу именно друг другу – даже в этих играх. Даже здесь мужская потребность быть лучшим и доминировать заставляла нас соревноваться яростно и изо всех сил, словно речь шла о настоящей схватке – не на жизнь, а на смерть. Так бывает в спорах, которые продолжаешь больше из принципа и нежелания уронить себя в чужих глазах, таким образом сдавшись – и показав свою неосведомленность. На фоне этого «я прав» или «я лучше» истина, доброта или справедливость теряют попросту всякий смысл – либо временно устраняются из системы ценностей, пока двое сталкиваются лбами, вновь забыв о том, что баранье упорство ничего не решит и каждого оставит при своем. Причем в такую позу мы часто встаем даже тогда, когда вроде бы и не имеем личной заинтересованности и не спорим о личной правоте или совершенстве.
– Например?
– Например, в случае спортивных соревнований. Смотря футбол, лыжи или теннис, мы обязательно за кого-то болеем. У каждого из нас есть любимая команда или любимый игрок, за успехи и неудачи которых мы переживаем как за свои собственные. Иногда мы даже начинаем видеть закономерности. Наш любимец побеждает один раз, затем другой и третий – и мы (одновременно с радостью и с гордостью) сообщаем об этом окружающим. Нам начинает казаться, что мы не случайно выбрали себе такого фаворита, что он, действительно – самый лучший. И в разговорах с другими мы с пеной у рта готовы отстаивать это – даже и не думая о том, чтобы уважать и вообще признавать чужое мнение, если оно отличается от нашего. Хотя, на самом деле, совершенно ясно обратное. Никакого универсального критерия значительности или «правильности» не существует. И один не может быть лучшего другого лишь потому, что кому-то хочется так думать. И, хотя в чувстве патриотизма людей, болеющих за свою страну или команду, есть что-то возвышающее, это куда больше – потеря себя, утрата чувства справедливости и гармонии, на место которых встают личные пристрастия, спроецированные на человека, страну или команду – которые, таким образом, автоматически становятся лучшими. Потому что мы живем с ними рядом, потому что они наши друзья, потому что мы лучше знаем их, они, на наш взгляд, чем-то симпатичны и хороши – и именно поэтому за них и стоит болеть.