С возрастом появлялись во мне новые черты. Я становился нетерпимым. Я не мог выносить несправедливости, ошибки, преувеличения, если они касались меня. Этим снова пользовались. Контрольная, написанная по случайности на «четверку», становилась поводом для насмешек – безобидных, конечно. «Как же так: наш отличник – и получил четыре?» Не было в этой фразе ничего особенного, кроме ехидства, мимолетного и торжествующего превосходства – словно маленький и злобный эльф, потирая свои маленькие ручки, нашептывал моим завистникам нужные интонации и форму. Это срабатывало. Я срывался, исходил пеной, обкладывал их со всех сторон, стараясь заглушить, втоптать в грязь, уничтожить, но главное – разубедить. Не было ничего важнее этого. Смертельно обидным казалось их понимание ситуации, которую я видел иначе – и которая не могла быть попросту другой. Как и прежде, я не задумывался о чрезмерной серьезности и преувеличенности своей реакции, не замечал, что распаляюсь из-за ничтожного, выдавая в ответ обидное. Нужно было доказать – во что бы то ни стало. Это же так просто, так очевидно, я так ясно это вижу. Почему же не видите вы, почему не согласитесь? Злоба моя и гнев оказывались бессильными. Я истощал себя, так ничего и не добившись – и лишь уронив собственное достоинство. Я не замолкал даже при учителе. Тогда особенно хотелось выставить своих обидчиков дураками, хотя меня обрывали, на меня шикали – я мешал уроку. Но чем невозможнее и неуместнее становились мои реплики, тем яростнее хотелось выкрикивать их. Я был глуп, самодоволен – и страшно далек от истины.
Появлялись также и новые люди. Кроме Кости – Женя Климов, Коля Левченко, Калягин Ливерий. Женя был моим идеалом – того, как надо вести себя. Среди всех моих знакомых лишь он один казался небезнадежным и настоящим. Характерной его особенностью являлась энергия. Она была неисчерпаема. Энергия придумывать, действовать, говорить – неутомимого активиста, вроде Жени, надо было еще поискать. Замечательным образом сочетались в нем два качества – оригинальность с добротой. Стремление к разумной справедливости, подкрепляемое простодушной наивностью (не говорившей при этом о недалекости) давало тем более поразительный эффект, что дополнялось еще и способностями оратора, массовика-затейника – и незаурядного весельчака. Климов воплощал в себе Чипа и Дейла одновременно, с беличьей хваткой и ловкостью берясь за любое дело, конфликт или проблему. Черты благородства, напоминавшие и Мышкина, и Дон Кихота, не символизировали здесь человека умственно нездорового – но столь же участливого и понятливого при этом. Сравнение с белкой наводило на мысль и о чем-то более общем – и глубоко природном. О способности радоваться жизни в мелочах, видеть первозданную красоту мира в птицах и деревьях, жучках и травинках. Женя, и впрямь, был прирожденным биологом – потом это стало очевидно. Но и до, классе в восьмом еще, по пути на экскурсию (в минералогический музей, кажется), он все бегал и прыгал вокруг меня, подводя ко всем растениям – и интересуясь, знаю ли я то и знаю ли я это. Он обращал внимание даже на погоду и окружающую обстановку, заставляя меня стенографировать все наблюдения в виде подобия дневника путешественника. Женя находил возможность веселиться по любому поводу, чувствовать воодушевление от любых видов и реплик, поддержать любой разговор. Этого образцового и прекраснодушного чудака, глубоко увлеченного своим делом, не ценил по достоинству никто – там мне казалось тогда. Он мог выглядеть шалопаем и гулякой, придурковатым балбесом и весельчаком – будучи, в действительности, умным, наблюдательным и благородным. О последнем хочется упоминать бесконечно. Кто еще мог бы, идя домой – и увидев вдруг возвращающегося и убитого тоской товарища – вернуться, не задумываясь, обратно и помочь ему убраться в классе, облегчив тем самым испытание? Тем несчастным, которому помог Женя, был именно я. И никогда не забыть мне этого жеста альтруизма – и самого простого человеческого дружелюбия. Как не забыть и его находчивости в играх. Вроде пряток, затеянных внезапно перед дополнительными – и растянувшихся по всем коридорам и лестницам. Если и есть совершенно искреннее, реальное сожаление о несостоявшейся дружбе – то именно с Женей. Именно его хотел бы я видеть верным товарищем по жизни, надежным и близким по духу человеком, который всегда поймет – и уловит суть момента.